Вчера по дороге в Москву и из Москвы послушала две лекции Быкова о русской литературе: “Код Онегина” и “Николай Гумилев. Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь“.

Я решительный противник той точки зрения, что книги нужно читать самостоятельно, а додумывать за автора, что именно он хотел сказать – пустое. В моем понимании, главная радость большой хорошей книги – в расшифровке, того, когда, в каких обстоятельствах и почему автор говорил то или иное. Хотя всякий комментатор представляется мне этим медведем с картинки – на морозе и с обмершим текстом в лапищах.

Быков зашел несколько дальше комментирования и “реконструировал” в совершенно московском стиле “реконструкции с элементами регенерации” десятую главу Онегина, где жирно обрисовывает на материале декабристского восстания мысли о борьбе со всяким самодержавием. Утомительное упражнение в овладении онегинской строфой, хорошо, что у меня за окном были заснеженные елки, на которые всегда приятно смотреть, а когда я добралась до пробок на Ленинском, пошла вторая часть беседы.

Во второй части Быков не то что бы как-то революционно, но приятно обсуждает красивые детали романа. Вот, например, поэту Ленскому автор дал перед смертью написать бездарные стишата “паду ли я стрелой пронзенный”. Казалось бы, логично разрешить красивому и юному герою оставить за собой гениальные строки, чтобы еще жальче стало, но нет. И это замечательно тонко. А самые талантливые стихи Пушкин отдает Татьяне для письма Онегину.

Или вот – по мысли Быкова, Онегин – безусловно, пародия и пустышка, который нащупал мягкими ручонками самую удобную  экологическую нишу: язвить в адрес тех, кто что-то делает. Мы, люди из интернета, эту стратегию хорошо знаем. У каждого из нас много таких в комментариях, каждый из нас бывал на этом месте. Смеяться над чем угодно легко и приятно, ты пристраиваешься сверху и выглядишь для некоторой части внешнего мира уверенней, чем предмет насмешки – а что-то сделать всегда означат подставиться. Любой текст, даже если это отчет по контракту, любой созидательный акт – пища для веселых паразитов. Немудрено, что Быков, который много пишет сам, тем самым постоянно чувствуя уязвимость делающего, видит в Онегине противный ему тип пустой язвы.

Я думаю, что это слишком просто для Пушкина. Он же, как Татьяна, прочитал ворох романов, и выводить еще одного плохого мужчину, добивающегося любви хорошей женщины – фью, сомневаюсь. Онегин действительно человек дурацкой судьбы, лентяй и пустобрех, но Пушкин любит его, Татьяна любит его, потому что любят не за талант и свершения. Если бы гениальность в чем-нибудь гарантировала любовь, Пушкин жил бы как-то иначе.