Вторая из прослушанных мною лекций Быкова была о Николае Гумилеве, идоле моих отроческих лет.

Как раз до нее я слушала быковскую же лекцию “Код Онегина”, в которой было замечательное замечание, что над попытками двигаться вперед и делать что-то свое очень приятно поржать. Онегин в глазах Быкова именно такой остроумец – он надежно защищен от насмешек над собой отсутствием предмета насмешек, зато хорошо умеет побыть веселым умником за чужой счет – балерин и поэтов (что Ленского, что Пушкина-героя), не считая влюбленных женщин, их мужей, московских старушек и любимых друзей, быстро превращавшихся в “ваш покорный слуга”. Гумилев же – дистиллированный, идеальный предмет для насмешек в том, что он делал, антионегин. Дикая серьезность на фоне множества разнообразных дефектов – это рецепт повеселите всех, стреляться и терять калошу. За готовность быть серьезным, последовательным и смешным я его и любила десятилетие жизни с десяти до двадцати лет.

Быков очень верно замечает, что в русской литературе больше нет поэта, который страстно воспевал бы усилие над собой, волевое преодоление внутренней слабости, конструирование и осознанное сочинение. Сальери, который взял себя в руки. Мне это всегда очень нравилось, потому что я не талантлива и много чего “не ” сама по себе, а в те самые годы еще и чувствовала себя некрасивой. И во мне много смешного. Гумилев, конечно, отличный подростковый герой для гадких утят.

Мой Костя, при том, что он не будет гадким утенком, обречен на неслабые порции Гумилева, в корзине “лабиринта” уже лежит иллюстрированная книжка “Капитанов”.

Надо будет перечитать стихи, которые я много лет со мной только в памяти. Что там для взрослых?  Должен же он до своих 37 лет успеть написать что-то для меня в 35. Хотя не думаю, что действительно переросла все это “мы рубили лес, мы копали рвы”. Может, даже и не доросла в полной мере.