Смешное и обстоятельное исследование природы самых непристойных слов английского языка. Аудиоверсию начитал сам автор, и она идеальна – если решите читать, то я бы рекомендовала брать именно ее, потому что Джон Маквортер здорово показывает, как звучат и работают все эти слова в разных вариантах английского языка и в разных языках, включая русский.

Важно заметить, что книга посвящена не оскорблениям, не ругательствам в чистом виде, а интереснейшему феномену табуированной лексики – ужасных, запретных слов, от произнесения которых у всех дух захватывает. Почему какие-то слова превращаются в Волан-де-Морта, имя которого нельзя произносить вслух? Как представление о запретном меняется со временем? Являются ли непристойности общечеловеческим достоянием или они обусловлены конкретным языком и культурой?

Книга построена в виде глав, посвященных, соответственно, девяти ругательствам, запрещенным в разное время к использованию в СМИ – базе английского мата. В вступлении автор дает интереснейшую схему эволюции запрещенной лексики, которая многое объясняет. Схема такая: в истории английского языка есть три эпохи обсценного. В средние века запретной бранью были слова, связанные с поминанием всуе имени бога, ада, дьявола, проклятья и клятвы. До сих пор одно из обозначений брани в английском языке – swearing, то есть, клятва/божба. И до сих пор бытует миллион замен для этого класса слов – oh my gosh, oh my goodness, Jimmy Cricket и так далее. Второй волной ругательств, пришедшей уже в новое время, стали многочисленные слова, обозначающие телесные отправления и функции. С этим все понятно, у нас такого своего навалом. И третье, новейшее поколение жутких слов, за произнесение которых можно оказаться изгнанным из приличного общества – это обозначение некоторых национальных групп и сексуальных меньшинств.

Все три когорты табуированной лексики переживают одну и ту же дугу развития. Сначала это просто слова с некоторым буквальным смыслом. Просто слова. Потом, в силу сложных социально-культурных процессов они довольно быстро превращаются в жуткую, непроизносимую похабщину. В книге даже приведен фактоид, согласно которому, на МРТ видно, что при произнесении/прослушивании обычных слов у человека активизируется речевой центр в левом полушарии головного мозга, а на брань реагирует некая область в правом полушарии. Это, конечно, не значит, что в правом полушарии существует специальное хранилище слов, прибереженных на случай, когда какая-нибудь скотина тебя подрежет на дороге, но то, что некоторые слова и правда вызывают эмоциональный отклик – факт. И что в некоторых ситуациях пара грязных ругательств вызывает необъяснимое облегчение, тоже трудно оспорить.

Самое же интересное происходит на третьем этапе жизненного цикла непристойностей: они не могут очень уж долго задерживаться на пике своего вербального могущества. Вот эта способность вызывать содрогание и ощущение, что сейчас потолок на голову всем упадет, постепенно выветривается, “страшное слово” начинают употреблять все больше и больше, и оно начинает врастать в разговорный язык. С некоторыми из этих слов происходят удивительные грамматические приключения – например, они обретают способность выполнять в предложении функцию местоимения. Тут стоит заметить, что в русском языке это будут только неодушевленные местоимения (фиговина), а в английском – и одушевленные, в том числе, первого лица. Это удивительно! Некоторые слова становятся своеобразными усилителями вкуса, которые акцентируют на том, что что-то имеет крайнюю степень чего-то. На эту тему в книге много интереснейших лингвистических наблюдений, снабженных многочисленными примерами. Буквальное же значение слова теряется совершенно, и без некого грамматического чутья и понимания невозможно понять, что может означать фраза типа run like hell. Какая характеристика ада может быть применима к бегу? Или this is a hell of the shot – это вообще что, если разбираться? Смысл утекает из лексики в грамматику. Нехорошие слова становятся дурацкими, смешными, выразительными, зачастую – неуместными, но безобидными. Надо сказать, что автор – человек разносторонний, какое-то время стригся в русской парикмахерской и успел там почерпнуть интересный материал для компаративистики и довольно ловко показывает, как на базе одного распространенного русского корня образуется огромный набор выражений с самым разным смыслом. Старая поговорка “мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем” имеет свой смысл.

Прямо сейчас английский язык тяжко переваливает за экстремум волшебной силы страшного слова на букву n. Сам автор, по счастью, чернокожий, но и он в начале главы, посвященной слову nigger, долго объясняет, что это – исследовательская работа, и что ему не очень комфортно произносить ТакоеУжасное. Известно много случаев, когда этот Волан-де-Морт без шуток лишал людей карьеры, контрактов и друзей. Несколько лет назад произошла диковатая, если смотреть с нашего берега, история, когда Ульяна “My niggas in Paris”, та опубликовала фотографию букета в инстаграме, после чего обеим пришлось долго замаливать грехи и извиняться. Белым женщинам из страны, где много разного, конечно, происходит, но негров никогда особенно не угнетали! Между тем, Сергеенко в своей записке просто проявила слишком передовое мышление. Во-первых, она написала niggas, а не niggers. Это очень важно, потому что niggers – это слово из “белого” английского, а “nigga” – из черного английского, так говорят сами чернокожие, и сейчас идет процесс проприации. Во-вторых, между собой называть друг друга нигга – признак общности и товарищества. Грамматически nigga начал проявлять признаки местоимения и может выполнять функцию местоимения первого лица, что поразительно. Существует огромный спор, могут ли латиноамериканцы и азиаты называть друг друга nigga, не оскорбляя, при этом, чернокожих, и, скорее всего, он завершится тем, что можно станет всем. Смысл будет что-то вроде “братан”, только без родовой принадлежности, потому что женщинам тоже можно.

Что же будет дальше? Может ли человечество жить без табуированной лексики и не придумывать себе очередное страшилище? Тот самый центр-то в правом полушарии пуст не бывает. Тут, я думаю, есть несколько сценариев. Вполне возможен вариант, когда все понесется в сторону полнейшей неприемлемости эйджизма, лукизма и сексизма – и вот тогда эпитеты, указывающие на пол, возраст, вес превратятся в непроизносимое. Если же нас в ближайшее время прихватит климатический кризис, то затабуируются разные слова, связанные с обвинением в наличии избыточного карбонового следа. С другой стороны, если приглядеться, то видно – слова становятся плохими уже на излете социально-культурных ситуаций, которые делали их такими важными. Ладно, клятв и божбы это не очень касается, но вот лексика телесного превратилась в брань в девятнадцатом веке, когда уровень приватности и гигиены уже заметно выправился. От слова на букву n шарахаются сейчас, а не во времена американского рабства. Поэтому новые ругательства могут отрасти из тренда, который сейчас уже вполне реализован. Из технологий что ли? Или – ну вдруг – мы уже переросли этот атавизм? Порошок, уходи.