“Почему рыбы нет” – страшно нахваленная книга прошлого года, которую толком никто не может описать: это… это биография ученого-ихтиолога, о котором вы никогда не слышали – Дэвида Старра Джордана, но еще философское эссе о борьбе с энтропией и немного мемуары автора. Кроме обещанного в книге есть еще пара экскурсов в историю евгеники в США, душераздирающее интервью с жертвой принудительной стерилизации, анти-расистский памфлет, краткое описание важной проблемы развития ихтиологии и настоящий детектив!

Но лучше всего работу описывает мем про рыбу выгулять, который замечательно точно рисует портрет автора в процессе непростых жизненных исканий (в конце у нее все хорошо, и даже настолько, что она не удерживается, чтобы не вставить в аудиокнигу, которую сама же начитала, голосок маленького сына, пытающегося произнести новое для себя слово fish):

Кстати об энтропии – это одна из модных сейчас тем в нон-фикшине. Я в прошлом году прочитала две работы на эту тему: The End of Everything: (Astrophysically Speaking) и Until the End of Time: Mind, Matter, and Our Search for Meaning in an Evolving Universe – астрофизики подробно рассказывают, как второе начало термодинамики приведет к неизбежной победе хаоса и полному исчезновению всякой упорядоченности в мире, любой структуры. Как погаснут все звезды, испарятся черные дыры, распадутся элементарные частицы, энергия перейдет в тепловую форму и даже сам вакуум деградирует. Это будет нескоро, но я так приуныла, пока читала, что даже не написала отзывы.

Одна из логических линий книги “Почему рыбы нет”, как раз об этом – там автор выводит Джордана как борца с хаосом, выстраивателя системы. Брал он разных, беспорядочных рыб, давал имена и собирал в систематизированную коллекцию. Для самой Миллер это важная тема – можно ли в мире случайностей и хаоса как-то обрести порядок. Она описывает свой детский разговор с отцом: как задала вопрос о смысле жизни, а он ей рассказал о втором начале термодинамики, которое всех съест. Эта идея произвела на нее колоссальное впечатление. Тут я немного смутилась, потому что уж пару лет назад успела поведать сыну о неизбежности тепловой смерти Вселенной, погасших звездах, испарившихся черных дырах. Недавно он, правда, сказал мне – посреди прогулки по высоким сугробам – что все хорошо обдумал и понял, что, раз Вселенная бесконечна, то она не может считаться замкнутой системой, и второе начало неприменимо. Но мне кажется, что это было его способом позаботиться о моем душевном спокойствии.

У Джордана в жизни был эпизод, когда землятресение вытряхнуло с полок все сотни и сотни образцов его коллекции в лаборатории Стэнфорда, и заспиртованные рыбы перепутались на полу. Тогда он 1) заставил помощников поливать их холодной водой из шлангов, пока не добыл нового спирта 2) начал подбирать то, с чем мог разобраться, и пришивать таблички с названиями прямо к рыбам. Эти действия кажутся автору символом несгибаемого научного духа и попыткой победить подступающую волну хаоса. Сначала она узнала именно об этом эпизоде из биографии основательно подзабытого уже ихтиолога и начала исследовать его жизнь поподробей.

И тут случился прям поворотище! Во-первых, Джордан с непринужденностью, свойственной прекрасной эпохе, упрощал сбор коллекции рыб, подсыпая в прибой стрихнина. Очень хвалил в своей книге такой метод. И, в добавок, когда миссис Стэнфорд (мать-основательница знаменитого университета) набрала на него достаточно компромата, чтобы сместить с поста Президента-основателя Университета, она сама умерла при загадочных обстоятельствах. Сначала она выпила на ночь подозрительно горькой воды, но успела принять меры по спасению и не пострадала. Чтобы восстановиться от потрясения, миссис Стэнфорд отправилась на Гавайи, где вечером снова выпила стакан воды с содой, после чего умерла в судорогах, успев прошептать “Все-таки меня отравили”. Следы стрихнина обнаружили. Джордан объявил, что едет за телом, на островах заплатил за собственную экспертизу обстоятельств смерти, оплаченный им врач, который не видел ни тела, ни стакана с водой, опросил компаньонку и все объяснил: миссис Стэнфорд скончалась из-за слишком плотной трапезы на пикнике и потому что долго сидела, облокотившись на руку. Джордана ни в чем не обвинили, какое-то время он еще поработал в Стэнфорде канцлером. Его именем назвали множество разных топонимов, премий, и, конечно же, рыб.

Кроме того, что Джордан – предположительно – успел побыть персонажем романа Агаты Кристи, он отличился еще бурной поддержкой евгеники, и даже убедил какую-то богатую вдову дать пол миллиона долларов на создание исследовательского центра по этой теме (500 000 долларов сто лет назад были намного полновесней, чем сейчас). Американская евгеника – позорная страница истории. Вообще, тему с евгеникой начал двоюродный брат Дарвина, который так впечатлился идеей развития видов, что решил применить ее к человеку. Он написал свою книгу, которую бурно подхватили в Америке. Учитель и наставник Джордана, выписавший ему путевку в научный мир, был большим последователем идей улучшения человеческого рода и, в частности, считал, что “ленивые и недостойные” животные могут деградировать, становясь еще более ничтожными. И человек тоже не избавлен от этого риска. Сам Джордан много вложил в идеи евгеники и успел выступить с яркими заявлениями о биологическом неравенстве рас, необходимости стерилизации всех негодных людей, спасению человечества и так далее. Медицинская этика – относительно недавнее достижение человечества, поэтому волна евгенических увлечений породила отвратительную практику насильственных стерилизаций во многих штатах и, косвенно, принудительные лоботомии, которые делались десятками тысяч.

Вокруг этой биографической линии автор выкруживает рассуждения о том, что стремление защититься от хаоса жизни, водворять порядок и есть корень той же евгеники. Джордан представлял себе дерево жизни как иерархию, где одни виды лучше и совершенней других. И что хаоса лучше не бояться, потому что это жизнь, а порядок – не совсем.

И в самом конце случается совсем уж неожиданный твист: по некоторым версиям современных систематиков такой группы животных как “рыбы” вообще не существует, потому что объединять всех челюстноротых позвоночных, живущих в воде, имеющих жаберное дыхание, в одну категорию – неправильно, и многие “рыбы” имеют крайне мало общего друг с другом. Вот тебе, Дэвид Старр Джордан, великий систематик-ихтиолог, рыбы нет.

Мухамед бин Салман – один из главных участников мировой нефтяной сделки, и, при этом, он даже не руководитель государства. И о нем почти ничего никто толком не знает. Поэтому биография подоспела как раз вовремя, но проблема в том, что это почти и не биография. Бен Хаббард никогда и не приближался к своему герою, не брал у него интервью, не разговаривал даже с ближним кругом, поэтому все основано на личных впечатлениях автора – иностранного корреспондента нескольких американских СМИ на Ближнем Востоке и разговорах с активистами, политиками и другими, кто претерпевает последствия восхождения принца к власти. В общем, если бы я купила эту книгу за кредит Audible, мне кредита стало бы жалко. Но я послушала ее в Storytel, подписная модель как-то смягчает ощущение, что тебя слегка обманули.

Саудовская Аравия – это, конечно, еще тот то ли Амбер, то ли Арракис. Невообразимо странное место. Государство совсем молодое, выкроили его после первой мировой одновременно с Ираком, Сирией, Иорданией – буквально, как всем договориться удалось, такие страны и получились. Об этом круто почитать в биографиях Гертруды Белл и Лоуренса Аравийского. С Саудовской Аравией интересно получилось – королевство основала древняя, но не самая могучая семья, основатель нынешнего государства Абдулазис эль Сауд захватил Риад в 1902 году буквально с несколькими десятками бойцов, потом тридцать лет наращивал влияние в регионе, пока не основал королевство в песках. Кто ж знал, что там нефть будет. Название государства, конечно, знаковым получилось, наверное, больше нет страны, которая носит имя правящей династии – это как если бы при царизме была Романовская Россия. (upd Борис Толчинский меня справедливо поправил, что еще одна такая страна есть – Иорданское Хашимитское королевство).

И ситуация сохраняется. Это действительно Саудовская Аравия – королевская семья насчитывает плюс-минус больше десяти тысяч человек, которые составляют основной кадровый резерв госуправления. Все тысячи принцев и принцесс содержатся за счет семьи/государства, что малоотличимо, здесь можно вспомнить классную книжку о том, как это было устроено у Романовых – там тоже была строгая система, какие суммы выплачиваются членам царской фамилии в зависимости от близости родства с правящим императором. Теоретически, это могло бы создать неплохую конструкцию – из такой толпы всегда можно набрать дееспособных управленцев, а, кто не хочет работать, может и не беспокоиться. Но нет, потому что даже не самым амбициозным принцам постоянно не хватает денег, они джиарят, как могут – если не сказать, предаются нехитрой коррупции.

И в этом всем к власти шел молодой принц Мухамед бин Салман – MBS. Его отец стал королем по праву законного сына Абдул Азиса, хотя и двадцать пятого по счету. Никогда не сдавайся, а там хоть сорок тысяч братьев! Дальше произошла цепь разных удачных событий, в результате которых Салман бин Абдулазис стал королем, а Мухамед бин Наеф – наследным принцем, но MBS долго показывал, что он будет лучшим наследником, а потом MBN и вовсе умер.

MBS, с одной стороны, всегда нравился отцу своей близостью к скрепам – в отличие от многих других принцев, он не учился за границей, готов поддерживать древние традиции, вообще, не чужой. С другой стороны, принц оказался довольно открытым для нового. Это он придумал историю со строительством сказочных городов будущего в пустыне, запуска летающих машин к тридцатому году и прочей инновационностью, подкрепленной хорошим бюджетом. Он же запустил революционную для страны идею разрешить женщинам водить машину и не получать разрешение на выезд у мужчины-опекуна (мужа, брата, отца, сына, дяди – кто есть) и он же превратил отель Ритц в тюрьму для высокопоставленных чиновников, где их пытали электрошокерами, поощряет незаконные аресты активистов и точно не порицает странное и ненужное убийство журналиста Джемаля Хашогги. Отдельный прекрасный эпизод – это как он по вотсапу с Кушнером (зятем Трампа) назначал все встречи в США к великой фрустрации службы протокола, которая пыталась, но не смогла заставить того общаться по дипломатическим каналам.

К сожалению, автор именно о самом MBS знает примерно столько же, сколько остальной мир. Поэтому основным сюжетом его книги стала борьба женщин-активисток за право водить машину – ну и писал бы отдельную книжку на эту тему, интересно бы получилось, и биография Джемаля Хашогги, которая получилось достаточно скучной, несмотря на трагический финал. И истории, как он трудно получал визы в Саудовскую Аравию.

В общем, принц еще молодой, будет еще много биографий.

По-хорошему автору следовало бы написать не биографию, а пост-мортемграфию: Дэвид Марвелл девять лет проработал в Департаменте юстиции, где занимался поиском и расследованием дел нацистских преступников в Америке, потом возглавлял разные музейные институции. Звездный час его карьеры пришелся на момент, когда в Бразилии вскрыли могилу с останками, которые, могли принадлежать, а могли и не принадлежать Джозефу Менгеле – и международная комиссия должна была дать однозначный ответ, чей скелет. Многие подозревали, что в могиле кто-то другой похоронен, и старый нацист может уйти от наказания. Это же 1985 год, когда живы были и люди, выжившие в лагерях, и те, кто там служил.

Поэтому собственно биографическая часть занимает небольшой объем книги, и довольно скучная. Сейчас идет очередной всплеск книжек про Холокост, особенно много художественных романов, авторы которых еще и ссорятся между собой и с участниками событий на предмет того, сколько они всего просто выдумали, и стоит ли разную дичь – вроде игры офицеров СС в живые шахматы – придумывать, когда реальность была за пределами любого возможного вымысла. Поскольку автор в этой части довольно сдержан, его в амазоновских отзывах уже обвиняют чуть ли не в обелении нацизма. Хотя мне в этой биографической части видится важная штука: там показывается, что Менгеле не был ангелом смерти и уникальным упырем. Там много было таких. Формирование будущих концлагерных докторов начиналось задолго до войны, когда увлечение идеями расовой гигиены и евгеники не было чем-то зазорным, потом в систему легко вошло сразу много специалистов, а архитекторы системы, у которых руки остались условно-чистыми, наказания не понесли. Во всяком случае, их имена не стали нарицательными. Я не к тому что Менгеле не виноват – а к тому, что виноватых куда больше.

Отдельно бы почитала, как именно создавался миф о Менгеле, как он стал прям самым главным доктором-убийцей. Конечно, он был выходцем из ада и преступником, просто в какой-то момент его стали считать чуть ли не единственным врачом в Аушвице, который один все успевал. Даже в свидетельских показаниях жертв почти все утверждают, что лично их лично Менгеле на перроне встречал, многие вспоминали, что он обращался к ним на венгерском (которого не знал), описывают как высокого, красивого и светловолосого – на самом деле, довольно среднего роста, средней окраски и внешне совершенно заурядного. Вероятно, свои же радостно спихнули на него эту роль символа зла. В конце концов, наставник и интересант лагерных работ Менгеле барон Вершуер вышел из этого практически без потерь.

Потрясающая глава книги посвящена тому, как Дж. Менгеле выскользнул из Европы. Вот казалось бы – человек, которого тысячи выживших в Аушвице и их родственников готовы были линчевать – без особых трудностей сливается в сторону Аргентины. Вероятно, этой историей вдохновился Литтел. Менгеле, конечно, проявил редкую выдержку – смог воспользоваться общей неразберихой послевоенной Европы и аккуратненько осел на баварской ферме, три года там работал в полях со всем усердием. Жена еще помогла – создала видимость, что уже вдова. Тем временем семейный бизнес отца Менгеле восстановился после войны – они производили тачки, и всем нужны были тачки, чтобы разбирать завалы. Через несколько лет работы на ферме (там его запомнили как очень трудолюбивого и замкнутого человека) бывший доктор перебрался в Италию, там без затруднений получил международный паспорт Красного креста покинул Европу.

В Аргентине все сложилось отлично – продолжал семейный бизнес, постепенно натурализовался под слегка испанизированным именем, женился на вдове брата (это отец придумал, чтобы деньги из семьи не ушли). Он даже прилетал в Европу, где встречался с сыном Рольфом, хотя и под видом “дяди Фрица”. Невероятно – один из, наверное, десяти самых знаменитых нацистских преступников, не то что бы сидел в лесной хижине, трясясь от страха. Может, еще долго жил бы спокойно, если бы о нем не вспомнили на далекой родине – не без косвенного участия Анны Франк. Это особенно хорошая часть сюжета: в шестидесятых годах дневник Анны Франк стал культовой книгой, разошелся большими тиражами, и Отто Франк обратился к известному журналисту и ведущему с просьбой дописать историю на основе интервью со всеми выжившими участниками. Тут-то про Менгеле и вспомнили. Не то что бы его дело было закрыто, но пристального внимания на него не обращали – тем более, можно было прикрыться версией о смерти фигуранта. Приятно думать, что Анна Франк из могилы смогла хотя бы немного попорить жизнь Менгеле.

Одним из первых следствий внимания к фигуранту стал трагикомический эпизод с решением Мюнхенского и Франкфуртского университетов о лишении Менгеле статуса доктора. Дальше – с моей недостаточно легитской точки зрения – очень странное начинается, потому что вторая жена не-доктора, Марта Менгеле, нанимает адвокатов, которые специализировались на судебной защите нацистских деятелей, и они пытались отстоять профессиональную честь клиента. Мне-то кажется, это как если бы через суд снимали штраф за нарушение САНПИНов на кухне у людоеда, но, наверное, даже правильно. Права называться доктором Менгеле официально лишили, и есть свидетельские показания, что его это задело – что здорово, потому что свою жизнь он все-таки закончил в покое. Надеюсь, хоть в постоянном ужасе, что Моссад уже у дверей стоит.

Последняя часть книжки самая удивительная, потому что в ней разворачивается драматическое расследование нескольких конфликтующих комиссий, которые должны были решить: его это останки или нет. По этой истории можно снимать сериал – ДНК-анализа тогда еще не было, перед экспертами лежит кучка довольно грубо извлеченных из могилы костей вроде бы мужчины, вроде бы подходящего возраста и телосложения. Разъяренные бывшие узники концлагеря требуют правды – да еще и склонны не верить в смерть Менгеле.

И отдельная линия посвящена сыну Рольфу, который только в тридцать три года узнал, что “дядя Фриц” – его отец, и тот самый ангел смерти, о котором много писали в связи с судом над Эйхманом. Они довольно много переписывалсь (подумать только, технология “вложить один конверт в другой” позволяла годами коммуницировать с разыскиваемым преступником). И встречались несколько раз – сначала в Европе, потом, в конце семидесятых Рольф даже отправился в Южную Америку по паспорту своего друга, на которого был похож – какая же эпоха невинности. Там у них состоялся разговор о том, что происходило в Аушвице – судя по всему, Менгеле изворачивался, рассказывая, что он просто получил приказ работать в уже созданной системе, что он даже спас тысячи узников, бла-бла-бла. Рольф описывает, как его отец горячился, гневался и даже рыдал, но не из-за раскаяния, а от того что его сын верит в обвинения. Потом успокоился и светски водил по гостям, знакомил со своими друзьями.

У Лема такая жизнь была странная – милое детство, чудовищные годы юности в оккупированном фашистами Львове и почти бессобытийные с внешней точки зрения десятилетия.

Биография хорошая, потому что написана с любовью к герою – и польским автором. Получилось удивительное: Лем, которого считаешь практически отечественным фантастом, оказывается совершенно далеким от СССР – его, в основном, занимало, что при многомиллионных тиражах он не получает роялти, но популярность здесь все-таки давала ему возможность торговаться с цензурой у себя там. Вообще, даже если не любите фантастику вообще и конкретно Лема, но интересуетесь историей двадцатого века, интересно прочитать.

Ужасные главы о годах оккупации Львова – там эта история со своей стороны рассказывается, у поляков есть свои внутренние неразрешенные конфликты вокруг того, как кто кого сдавал и как спасал, которые у нас обычно не освещаются, своего хватает. Лем был в это время студентом-медиком, семья поднапряглась и смогла спасти его – с помощью поддельных документов, условного устройства на довольно условную должность автомастера, чтобы не попал в гетто и потом к месту казни. Непонятно даже, как насмотревшись в юности буквально на реки крови, Лем писал удивительно лишенную травмы прозу.

После войны все довольно удачно наладилось в устойчивую восточноевропейскую жизнь. В моем советском детстве Польша считалась ого-го, но изнутри, особенно для людей, выезжавших (с огромным боем) в Германию и Австрию, быт казался довольно унылым. Через всю жизнь Лема проходит линия покупки автомобилей и последующей возни с ними – он любил машины, но даже в Польше тогда это был предмет малодоступный, и он через разные сложные пути приобретал каких-то монстров, для которых потом приходилось сложно добывать детали, и это все добавляет совершенно комический подсюжет в биографию.

Дом вот тоже – сначала недостроенный с постоянными потопами в подвалах, а потом – буквально как из фильмов про безумных изобретателей, с огромной спутниковой антенной и пристройкой, забитой странными конструкциями.

Отдельная потрясающая история случилась вокруг ссоры Лема и Филиппа Дика – Лем способствовал изданию романов Дика в Польше, но гонорар за такие издания традиционно выплачивали исключительно в злотых на территории Польши и, разумеется, на валюту не меняли. Приезжайте и тратьте. Латиноамериканские авторы вот так издавались и им, в силу привычки к абсурду, приезжали, брали довольно внушительные гонорары и расходовали, как могли. Смешно, но и у Лема однажды была такая ситуация в Праге: он поехал туда с семьей, получил гонорар и дальше они тратили его, как могли, потому что эти деньги не подлежали вывозу. Ресторанный кутёж имеет свои пределы, как выяснилось.

Филипп Дик этой шутки не понял, ему нужны были настоящие деньги как можно скорее, и у него возникла идея бартера: забрать себе долларовые гонорары Лема в США, а Лему отдать свои злотые в Польше. Ничего подобного не произошло, Дик решил, что Лем его ограбил – после чего писал довольно безумные доносы на Лема в ФБР.

А главные тексты Лема я совсем не знаю – «Магелланово облако» и «Непобедимый» очевидно прочти не в счет, «Солярис» велик, но составляет очень небольшую часть наследия. Надо будет прочитать что-то из его большого наследия, потому что Лем велик.

Что может быть интересного для неспециалиста в биографиях дочерей Л.Н. Толстого? При том, что ключевое событие – уход Толстого из Ясной Поляны – уже многократно описано со всех сторон, жизнь сестер Толстых, на самом деле, больше, чем участие в “бегстве из рая”. Младшая из них, Александра, родилась при царствовании Александра III, а умерла при Брежневе, и в эту жизнь поместилось много всего.

Книга делится на две разные по степени увлекательности части. То что до смерти Толстого показалось мне несколько рыхлым и вторичным (возможно, потому что я довольно много об этом всего прочитала). Там, конечно, есть разные сочные детали – то, как Лев Николаевич модифицировал присущее некоторым отцам желание пристрелить кандидата в женихи для своей принцессы в утонченные издевательства – поражает воображение. К сожалению, он всю свою мощь направлял не на женихов и мужей дочек, а то бы получилась занимательная версия “Знакомства с родителями”. Все дочерей прессовал, писал об их браках буквально “что-то уродливо неестественное, как из детей пирожки делать”.

Зато события с момента начала первой мировой войны и далее описаны зажигательно. Из сестер в живых остаются Татьяна и Александра, между которыми долгое-долгое время висит тяжким грузом роль каждой в уходе Толстого из Ясной поляны. Тут, конечно, интересно получилось: в советской традиции долгое время принято было Александру или вычеркивать из истории, или демонизировать, поскольку на склоне лет она возглавила в США Фонд Толстого, который энергично помогал эмигрантам из России/СССР и вел, как казалось властям, страшно антисоветскую деятельность. Поэтому ее – при том, что она не по-графски отказывалась от наследства, поддерживала Толстого в его анти-собственничестве, записали в плохие сестры, а Татьяну, которая была слегка более договороспособна для них – в хорошие. Хотя Татьяна тоже жила не в СССР, а в Италии, где ее дочь вышла замуж за состоятельного человека, и на родину возвращаться не собиралась. Но все лучше, чем гиперактивная Александра, действующая в компании с Гувером.

При том, что по дневникам и письмам Александра производит довольно сложное впечатление, биография у нее поразительная. В первую мировую она отправляется на войну сестрой милосердия. Здесь становится понятным, что уход за больными, которым занимались графские дочки в мирное время, был не игрушечным – Александра на войне работает всерьез, она вытаскивает раненых с поля боя, ухаживает за ранеными в полевых госпиталях, остается в осажденном Ване, где видит очень много по-настоящему ужасных вещей. Держит при себе цианистый калий на случай захвата курдами, попадает в опасные приключения. Потом она возглавляет транспортный санитарный отряд из 100 человек и госпиталь на 400 коек (второе не совсем понятно, как не-врач мог занимать эту должность, но ладно). Потом она была заключенной (два раза), уполномоченным комиссаром Ясной поляны, фермершей и главой Фонда Толстого в США.

Удивительная история, которая показывает, как же все многообразно устроено. Внучка Толстого становится женой Есенина, пасынок Татьяны Толстой участвует в убийстве Распутина, при советской власти дочь Толстого ходит на аудиенцию к Калинину и Сталину, японцы строят практически храм Толстого. Никакой однородности из учебника истории. Всегда все сложно было.

Еще книги о семействе Толстых (помимо “Бегства из рая” Басинского, которым, в принципе, можно и ограничиться, если вы не фанат).

“Святой против Льва” – про битву железных старцев. Как практически признанный святым при жизни Иоанн Кронштадский молился, чтобы сатану Толстого скорее забрали черти, а Толстой, кажется, был не в курсе, чертей так и не встретил.

“Любовь и бунт” – все с большим размахом ссорятся, бегают топиться в пруд, уходят в ночь с котомкой и все-все описывают в дневниках.

“Лев против Льва” – лучшая часть книги не про детско-родительские отношения, а как Толстые нафандрайзили почти два миллиона рублей (изрядное наследство Толстого, которое он раздал детям и жене, составило примерно пол миллиона целиком), делали бесплатные столовые и работали по-настоящему хорошо и самоотверженно.

Это книга о том, как за девятнадцатый век Европа стала собой, пройдя путь от соседствующих стран, неожиданно малоизвестных друг другу, к единой культуре. Во-первых, железные дороги, во-вторых, паровой печатный пресс, в третьих – люди особого склада ума, космополиты и настоящие европейцы. Среди таких особых людей автор следит за тремя своими героями: мировой оперной звездой – испанкой, импрессарио, журналистом, коллекционером искусства, автором новой концепции музея изобразительных искусств – французом, помещиком и автором бестселлеров – русским. Гарсиа-Виардо, Виардо, Тургенев.

Книжка пространная – повествование завязано на биографию знаменитого трио, но вольно отклоняется от нее в детали устройства шоу-бизнеса (опера-опера-опера), приключениях законодательства об авторском праве, доходах и расходах знаменитых писателей и развитии железных дорог. Общая мысль такая: железные дороги связали Европу, буквально схлопнув расстояния: путешествие, которое раньше требовало несколько дней в карете с остановками на ночевки в придорожных харчевнях внезапно стало делом одного дня. Поэтому артисты начали гастролировать по небольшим городам, и люди за пределами столиц приобщились ровно к тому же набору популярных опер, которые стали общеевропейским каноном. Плюс благодаря промышленной революции появился многочисленный новый класс профессионалов с хорошей зарплатой, которые готовы были ходить на концерты, читать романы и учить своих детей музыке. А еще вошло в обиход газовое освещение, и стало легко проводить вечера с чтением и музицированием. Тем более, что профессионал, в отличие от крестьянина или лавочника, работает днем на работе, а вечером должен отдыхать.

Главное, что тогда случилось – это массовизация. Наконец-то появились большие тиражи всего. Например, довольно чудовищную книжку Эжена Сю “Тайны Парижа” (я читала в детстве, хорошо помню только, как злая старуха вырвала у прелестной сиротки зуб), в общей сложности, прочитало с пол миллиона человек. Книжки стало печатать существенно дешевле благодаря паровым прессам, поэтому и журналы повысили тиражи, и отдельные издания стали дешевым. Например, были в России дешевые издания романов по 40 копеек, которые шли стотысячными тиражами. К первой мировой в вендинговых машинах на вокзалах и в других проходных местах только одна крупная компания продала 1,5 миллиона книг каждый год. Совершенно внезапный эффект это оказало на оперу.

Появилась такая новая штука как адаптированные для домашнего музицирования аранжировки популярных мелодий из опер. И началось массовое производство домашних пианино – замечательных инструментов, на которых легче научиться играть, чем на скрипке, которая, к тому же, считалась неженственным инструментом, потому что требовала перекосить фигуру. А виолончель вообще ставят между ног. А духовые инструменты требуют некрасиво раздувать щеки. Арфа мило выглядит, но на ней много не наиграешь. Зато пианино – идеально для прелестных юных дев. Так женщины обрели свою роль и голос в домашних развлечениях, рынок нот взорвался. Чем больше люди знали оперы по доступным аранжировкам хитов, тем охотней они ходили в театр на большой спектакль (на концерты же не за новой музыкой ходят, а за масштабом). И композиторам открылся новый источник дохода – роялти от продажи аранжировок. Это было колоссально, потому что композиторы перестали зависеть от способности гнать все новые и новые оперы для постановок и смогли получить некоторую финансовую независимость. К слову, такую же важную роль сыграли и дешевые репродукции картин – люди сначала смотрели на открытки и иллюстрированные журналы, и потом понимали, что интересно будет увидеть оригинал в музее.

Вообще, опера – это блокбастер девятнадцатого века. Здесь я бы хотела еще раз горячо порекомендовать замечательный курс Роберта Гринберга “Как слушать и понимать великую оперу”. Я совсем не понимаю театр и практически не слушаю музыку, поэтому оперой отдельно не интересуюсь. Но курс этот послушала с большим удовольствием, там хорошо и компактно уложены действительно существенные сведения об операх, почему они именно такие, как устроены, зачем нужны и что означают. Плюс разобраны ключевые оперы культурного канона – Гринберг буквально пальцем показывает, куда слушать. Потом я еще прослушала почти все его курсы – тоже прекрасный “Как слушать и понимать великую музыку”, это прям А+, “Оперы Моцарта” и сломалась, кажется, на сонатах Бетховена, потому что там нужно хоть что-то разбирать. Сейчас заглянула по ссылкам – и оттуда на меня посмотрели обложки еще десяти курсов Гринберга. “Музыка как зеркало истории” – должно быть увлекательно.

Так вот же, и профессор Гринберг, и Файджез описывают, как в начале века опера была самым красивым, что видел средний человек в своей жизни, кроме, может, некоторых соборов. Во всяком случае, самым ярким, удивительным и нарядным. Декорации волшебные, в больших театрах делали настоящие спецэффекты с полетами и исчезновениями, примадонны в шелках и драгоценностях. При этом, правда, традиционный оперный зал с партером, ложами и оркестровой ямой появился сравнительно поздно, до этого прямо во время спектакля люди разговаривали и ели (а неплохо, в такую оперу я бы ходила). Только в Италии к 1868 году работало 775 оперных театров – я заглянула в статистику, в 2017 году в Италии было 1204 кинотеатра, немногим больше, а по сравнению с численностью населения так и меньше. Примадонны блистали звездами вполне современного толка: с огромными заработками, фанатами и хейтерами, пиар-стратегиями. Правда, и пиратство в этом мире процветало зверское: специальные люди ходили и слушали новые оперы, быстренько записывали партитуры и передавали для постановки в региональные театры. Зато, когда гайки авторского права затянули, и оперы могли исполняться только под полной лицензией – с контролем декораций, костюмов, точной последовательности сцен (до того удивительное количество отсебятины было), мировой прокат европейской оперы стал чем-то похож на распространение голливудских фильмов. Опера Верди Троваторе, возможно, была первым международным таким явлением – через три года после итальянской премьеры ее поставили в Константинополе, Александрии, Рио де Жанейрно, Пуэрто-Рико, Буэнос-Айресе, Гаване и Нью-Йорке. Еще через десять лет она добралась до Китая, Филиппин и Кейп-Тауна.

Поэтому в трио супругов Виардо и Тургенева главной звездой долгое время была Полина Гарсиа-Виардо. Примадонна и дива. На выступлениях сцена скрывалась под ковром из цветов. Дружила с прусской императорской четой, выступала для Николая I, королевы Виктории и большинства коронованных особ Европы, гонорары ломила астрономические – от 12600 франков в месяц, но за сложные гастроли, например, в Россию, конечно же больше. Для сравнения: годовой доход Тургенева от имения Спасское составлял в пересчете с рублей 24000 франков, а каждый из своих прекрасных домов-вилл Виардо покупали за 100 000 франков. Но что поражает, так это прагматизм Полины, которая знала, что ее певческий голос будет жить максимум двадцать лет, а потом она не сможет уже выступать в столицах. Поэтому она гастролировала и работала на износ, и делала из себя нечто большее, чем просто исполнитель. Дружила со всеми выдающимися деятелями искусств своего времени, продвигала на европейский рынок испанскую и русскую музыку, покровительствовала молодым музыкантам. А гвоздем ее салона всегда был алтарь Моцарта с партитурой “Дона Хуна” руки лично Моцарта. Когда оба ее мужчины умерли чуть ли не одновременно, Полина была безутешна, но прожила еще двадцать семь лет, преподавая, принимая и покровительствуя. Понятно, почему Тургенев влюбился, последовал за ней во Францию и в Германию, ждал с гастролей и писал тоскливые письма из имения, а потом очень помогал супругам Виардо деньгами.

Луис Виардо, кстати, тоже был выдающимся человеком. Он не пел, как жена, и не писал большую прозу, как эээээ друг семьи, но собирал испанский фольклор (Испания тогда была очень экзотической, не сильно-то европейской страной. Многие даже сравнивали Испанию и Россию как европейские страны, сильно мутировавшие под воздействием мавров и монголов, соответственно), сделал канонический перевод “Дон Кихота” на французский, первый придумал, как правильно развешивать картины в галереях и музеях – не на всю стену и без особого разбора, а на уровне глаз, в отдельных залах, разделенных по периодам, странам и школам. Это был прорыв. Еще Виардо написал несколько путеводителей по музеям (новаторская на тот момент мысль), и новый профессиональный класс целевым образом с его книжками по музеям ходил. Ради Полины Луис отказался от поста директора театра, был ее менеджером, хотя она и сама хорошо с делами справлялась.

В итоге из всех трех лучше помнят Тургенева. Полина Виардо в не самое удачное для исполнителя время жила – без записи голос исчезает еще при жизни человека. А Тургенев удачно выступил с “Записками охотника”, которые мне всегда казались довольно скучными, но современники ценили их, даже считается, что “Записки” повлияли на отмену крепостного права. И денег автору именно они принесли больше всего! Тургенев много занимался продвижением русских авторов в Европе – не без его усилий количество переводных русских романов во Франции выросло до 25 в год в 1888 с двух в начале 1880. Но не без подвоха – как раз в этот период формировалась европейская система авторского права, Россия не подписала соглашение – поэтому русских авторов можно было издавать без отчислений. Тургенев горячо поддерживал “Войну и мир”, всем своим европейским друзьям рассказывал, какой это поразительный роман – и что его нужно обязательно издать. Он был старше Толстого на десять лет, и испытывал к нему слегка отеческие чувства, что, конечно, поразительно. Поразительно, что кто-то мог так относиться к убер-отцу Толстому.

И о самом интересном – о деньгах. Имение Спасское после смерти Тургенева стоило где-то 165000, а при жизни писателя приносило тощие 9500 рублей в год. Все права на произведения писателя после его смерти были проданы издателю Глазунову за 80 000 рублей (320 000 франков). А так к концу жизни ежегодный доход Тургенева составлял приблизительно 10 000 рублей (40 000 франков) – половина от Спасского (которое могло бы давать куда больше, но очень плохо управлялось), половина от писательских трудов.

Пока читала, книжка казалась рыхлой и несущественной. Когда начала разбирать заметки, поняла, что все на так, “Европейцы” – замечательно насыщенная работа, и довольно внезапный для меня взгляд на историю.

А еще прекрасное: Виктор Гюго завещал похоронить себя в бедняцком гробу, самом дешевом и простом. Поэтому под Триумфальной аркой на колоссальном пышном постаменте, среди факелов и гор цветов возвышался этот самый бедняцкий гроб. Так высоко, что его почти не было видно.

Эндрю Соломон сделал для Audible аудио-проект, автор очень добросовестный и всегда круто работает, поэтому получилась многоголосая аудиокнига о разных сложных вариантах семьи в современном мире, основанная на тридцати его интервью с разными людьми.

Мне эта тема кажется очень важной. Как справедливо отметила Екатерина Шульман, главной угрозой институту семьи являются вовсе не нетрадиционные браки всех видов, а крайне соблазнительная практика жить в одиночку. Сейчас работающий профессионал в большом городе может выстроить себе абсолютно прекрасную соло-жизнь. Молодым и сильным круто жить самим по себе, это потрясающий уровень личного комфорта, что бытового, что душевного, плюс много дружеского общения и качественной социализации. От этого очень трудно отказываться в пользу семейной жизни, которая придает бытию много глубины и богатства, но, объективно, сложнее. Статистика показывает, что число одиночек в городах растет, для них создается все больше и больше разных удобных сервисов – так что, если уж считать семьи чем-то важным для общества, то нужно поощрять все варианты, а не только рекламу майонеза, где два разнополых родителя воспитывают двоих румяных детей, а еще у них есть золотистый ретривер.

Я ожидала от этой работы Соломона чего-то вроде сиквела “Далеко от яблони” с упором на самые разные семейные конструкции. Там самая интересная и сбалансированная семья оказалась у самого автора: он с мужем воспитывает двоих детей, для одного из которых суррогатной матерью выступила женщина, для которой муж Эндрю стал донором спермы. Шестеро взрослых и четверо детей связаны довольно запутанными отношениями, плюс еще родственники, но всем довольно комфортно. Остальные кейсы из книги не такие уж новаторские, Соломон больше прорабатывает общественно-значимую повестку, чем ищет заявленные в названии проекта новые семейные ценности. У него там семьи усыновителей, приемные дети, однополые семьи (вот они скучные, консервативней и добропорядочней традиционных семей), “радужные семьи”, куда принимают молодых взрослых, нуждающихся в помощи, родители-одиночки, полиаморы и полигамы. Полиаморы и многоженец тоже скучные, какой-то добросовестный, ребяческий разврат. Девушка второй женой пошла вообще только потому, что у ее дома отчим бил.

Интересная есть глава о закрытой и открытой модели усыновления. Оказывается, все больше сторонников открытости, когда ребенок, приемные родители и биологические родители сохраняют тесную связь, ребенок не теряет знание о своих корнях, и ни у кого не остается страшного пробела в прошлом. Не то что бы новая идея: у некоторых народов принято передавать первенца старшего сына на воспитание дедушке с бабушкой, чтобы он был их последним ребенком и ответственным за их благополучие в старости. Из рассказов помню о знакомых знакомых, которых передавали на воспитание сестре матери или другим родственникам по каким-то обстоятельствам. Ну и барон Геккерн, например, усыновил Дантеса – уж точно открытое усыновление было.

Соломон круто берет интервью, потому что он внимательный и добрый, это главное. И как-то технически все так сделано, что “полевые” записи – из домов участников проекта, из зала суда и с улицы – звучат замечательно чисто. В конце он сообщает, что пишет книгу об институте семьи. Я, конечно, куплю, но надеюсь, что в книге он возьмет, как обычно, 300, а не 30 интервью, и это будет более глубокая работа.

Дикая и увлекательная история о том, как члены тесно связанных между собой семей Чеховых и Книпперов были звёздами, секретными агентами и просто людьми. Главные герои успели отхватить на свою долю и революцию, и вторую мировую, что, конечно, создало чудовищно концентрированные судьбы.

Главная героиня коллективной биографии – племянница жены Антона Чехова Ольги Чеховой-Книппер и первой жены племянника Чехова Михаила Чехова Ольга Чехова-Книппер. Эта повторяемость имён – единственное во всей истории, чего бы никогда не допустил сценарист. Все остальное кинематографичней кино и литературней литературы. Поддаёт огня ещё и склонность Ольги Чеховой к безбожной совершенно редактуре своей биографии под нужды момента – частично из практических соображений, частично потому что настоящая звезда светит так, чтобы отбрасывать великолепные тени. Даже на смертном одре она отправила внучку за лучшей бутылкой шампанского, хлопнула бокал и сказала последнюю фразу в своей главной роли: «Жизнь прекрасна». Вот вам и хрестоматийный стакан воды.

Бивор – авторитетный автор исторических работ – решил изображать Ольгу как русско-немецкую Скарлетт О’Хара: девочку из хорошей благополучной семьи, которая в ранней юности столкнулась с нуждой и ужасами Революции, очень рано вышла замуж и быстро разочаровалась в самовлюбленном талантливом муже, который ее ни во что не ставил. Уезжает в Берлин, начинает сниматься в кино и становится настоящей звездой и дивой. Работает, как проклятая, зарабатывает деньги, ни на кого не рассчитывает, кроме себя. Поскольку нацисты страшно любили кино и красивых актрис, периодически она посещает мероприятия с Геббельсом и Гитлером, есть много совместных фотографий в стиле «власть и слава».

Когда ей было выгодно, Ольга Чехова напускала туманных намеков о своём влиянии на нацистских лидеров. Ну вот нужно бензина для машины выбить в осажденном уже Берлине, например. Слухи ходили многочисленные, но булшитометр подсказывает мне, что, в основном, актриса напускала красивого многозначительного туману, и, конечно же, для гитлера-с-хвостом была просто одной из многочисленных звезд. Были у них дела и поважнее, и женщины удобней сорокалетней прагматичной русской-немки. Когда требования были другими, Ольга Чехова продюсировала прямо противоположные слухи – о секретных заданиях НКВД, о том, как она прилетела на планёре организовывать побег сына Сталина из лагеря, как ее наградили Орденом Ленина и другие удивительные вещи. Ещё она рассказывала, что в детстве играла с великими княжнами в Царском Селе, виделась с Распутиным и была принята в Театр Станиславского, что совсем уж неправда. Но не важно! Важен сюжет.

Из вроде бы правды – брат Ольги, Лев Книппер с женой Марией, кажется, действительно были агентами НКВД. И, возможно, действительно существовал план в духе «Бесславных ублюдков» – в Берлине с помощью Ольги Книппер найти возможность добраться до Гитлера и убить его, разумеется, погибнув всем самим. Ещё Лев Книппер был талантливым композитором, самым известным наследием которого является мелодия песни Полюшко-поле (что может быть более высоким признанием, чем общее заблуждение, что это народная песня). Но план, план. Я вот в наше совершенно мирное время видела миллион планов, которые были придуманы постфактум исключительно ради отчетности. И много планов, которые никто и не собирался исполнять. В общем, много фантастических проектов было в то время, и план убийства Гитлера композитором с лингвистом при содействии актрисы – не самый удивительный из них.

Все это крайне помогло Чеховой сразу после войны. Она не то что не стала показательной военной преступницей и предателем Родины – так ещё и получила возможность вернуться после короткого рандеву с СМЕРШем в Берлин. В Москве ещё успела сходить на «Вишневый сад» со своей теткой в роли Раневской. В Берлине ей выделили отличный дом, запас угля, запас еды на два месяца, вернули машину и даже выдали пистолет. Из этого пистолета она чуть не застрелила солдата, который хотел угнать машину. А потом, что совсем фантастика, она с семьей переселилась в западную часть Берлина. И продолжала сниматься в кино ещё лет двадцать. Писать книги о косметике, основать косметическую компанию, получать государственные награды. Были, конечно, слухи, что все финансирует Москва, но я думаю, что Чехова не выполняла никогда ничьих заданий, а очень здорово лавировала в этом страшном море неразберихи и тотального воровства.

Сюжет в книжке увлекательный невероятно, но ощущения «вот она, великая книга о войне и о судьбе» нет. Мне нравится читать зарубежные работы о российской истории, потому что в них нет боли и горечи, и это всегда проясняет картину. Но здесь чего-то важного не хватает. И страшно, страшно огорчает отсутствие настоящего факт-чекинга. Для полной анафемы Бивору достаточно фразы, что Мандельштама прессовали за стихотворную строчку о «больших тараканьих глазах Сталина». Тараканьи глаза! Готовое ругательство для таких вот авторов.

Джон Вон Нойман – идеальный математик, воплотивший пифагорейскую мысль о том, что числа правят миром. В юные годы он успел сделать несколько важных вкладов в науку, вместе с Тьюрингом занимался проектом “Энигма”, потом занимался стратегией ядерного противостояния в РЭНД и без РЭНД. Придумал термин “теория игр” и много еще всего. Жил весело и на широкую ногу, а, когда умирал, около его постели дежурили сотрудники с высокими допусками, потому что он мог в бреду сказать что-то страшно секретное и небесполезное.

Хорошую биографию Вон Ноймана я еще не нашла, поэтому мемуары его дочери, Марины Вон Нойман Уитман показались мне хорошим вариантом. Мемуары делятся на две части – история детства и юности с довольно сумасшедшими родителями – Марина вспоминает, как однажды ее мужа адски подрезала машина, несущаяся на высокой скорости, и это была ее мать, и как ее родители выбрасывали грязную посуду из окна, чтобы не мыть – и вторая часть, в которой автор, в основном, хвалится, как круто ей удалось построить государственную и корпоративную карьеру, не оставляя, при этом, академическую линию.

Вон Нойман мог бы стать прекрасным прототипом не только для Доктора Стренджлав, но и для Ганнибала Лектора. Загадочный восточноевропейский аристократ с невероятным интеллектом, бежавший в США от нацистской угрозы (к счастью, его родителей и прочую семью никто съесть не успел), любитель хорошей одежды и хозяин упоительных вечеринок. Человек, который на экскурсию по Большому Каньону отправился в костюме-тройке. Первая жена (мать Марины) тоже была женщиной с яркой индивидуальностью. Однажды, уже замужем за другим человеком, она купила необыкновенно красивую Виллу Франческа на Лонгайленде, придуманную и построенную известным художником импрессионистом, но в момент покупки принадлежащую банку, который готов был сбыть ее в половину цены – виллу заложил ее предыдущий владелец, артист цирка, сделавший состояние на продаже фальшивых французских духов во время войны, и никак не хотел ее освобождать (встречая всех гостей с винтовкой). Уже бывшая миссис Вон Нойман сумела убедить циркачей покинуть дом , получив потрясающее жилье. Она обещала им две вещи – трехмесячную сумму аренду и не говорить кредиторам новый адрес. Эта история повторяется потом в жизни другой удивительной женщины из Восточной Европы – Марины Абрамович, которая ровно также купила прекрасный дом в Нью-Йорке.

Мать Марины вообще была молодец – когда она заведовала в качестве администратора радиолабораторией, там проводился опрос “готовы ли вы, чтобы с вами работали негры”, и ей удалось вытрясти из коллег голосование “да”. Когда она организовывала встречи Американского физического общества, то проводила их, естественно, в классных отелях, которые тогда были только для белых – и продавливала участие темнокожих ученых. Правда, каждый год приходилось искать новый отель.

Марина не очень глубоко понимала, чем занимался ее отец, но, как это бывает, успела повидаться со множеством великих людей, которые для нее были просто гостями дома. Думаю, потом это ей здорово помогло в карьер. Вон Найманы довольно рано развелись, условием опеки было то, что до двенадцати Марина жила бы в семье матери и проводила каникулы у отца, а потом все бы отзеркалилось. Девочке об этом догадались сказать только накануне двенадцатилетия. Марина отправилась учиться в Рэдклифф, где дочери преуспевающих семейств получали хорошее образование с примерно нулевым практическим приложением, потому что замуж же. Она и вышла замуж очень рано, за небогатого профессора английской литературы, разбив сердце своего отца, который справедливо предполагал, что замужество – это все, конец интеллектуальным устремлениям женщины и какой-либо самореализации.

Здесь великий Вон Нойман ошибся. Марина сделала мега-карьеру, побыв и экономическим советником Никсона (много-много страниц посвящено тому, что она ничего не знала, Президент был с ней довольно милым) и членом совета директоров крупных компаний. Это довольно скучно читать, потому что автор не поясняет, что именно она делала на высоких постах. Но есть очаровательные анекдоты о сексизме. Например, на всех официальных посольских приемах Марина – советник по экономике Президента – изгонялась наверх с женами “пудрить носик”, а ее муж, профессор литературы, оставался с чиновниками пить бренди и говорить о важных вещах. Или когда она пришла к психиатру просить антидепрессанты, врач ей сказал, что не, какая депрессия – вы же так хорошо одеты всегда и ни разу не расплакались на приеме.

Неплохая атмосферная автобиография, но к тайнам Вон Ноймана не приближает.

Роберт Каро – титулованный и признанный биограф, который написал всего две биографии, зато выдающихся – Роберта Мозеса (человека, больше сорока лет был основным градостроителем Нью-Йорка) и Президента Линдона Джонсона. Я обе эти работы не читала, а книжка “Working” посвящена собственно тому, как вообще пишутся такие царь-биографии.

Трудно. Очень трудно они пишутся. Когда Каро начал писать биографию Мозеса, он работал журналистом, у него не было никаких других источников дохода, а ради книги пришлось оставить постоянную работу. Однажды Каро пришел домой, а дом был уже продан женой, чтобы можно было продержаться до момента, когда он допишет уже эту книгу. Книга никак не дописывалась, потому что нужны были все новые и новые исследования, нужно было работать с документами, проводить интервью – 552 интервью, текст разрастался, и конца этому не было видно. Дальше идет поразительный кусок, который описывает неведомую нам реальность американского книжного рынка: из первого издательства, которое уже выдало Каро небольшой аванс, уволился “его” редактор, и это по договору дало автору “вольную”. Он, не без труда, нашел себе нового редактора, которая помогла ему найти новый, хороший контракт, и небольшую финансовую поддержку.

Каро проникновенно описывает, почему он вообще взялся за Мозеса – как однажды он осознал, что облик Нью-Йорка почти пятьдесят лет определял человек, которого никто и никогда не избирал. Менялись, один за другим, пять избранных мэров, шесть губернаторов, а колоссальная власть и влияние были в руках у чиновника. Мозес построил ключевые дороги и мосты города. И превратил Лонг-Айленд в красивый парк вместо трущоб. Сумел потягаться с баронами от промышленности, по поместьям которых прошли эти новые дороги. Выселил из жилья пол миллиона человек, потому что их жилье мешало его паркам и дорогам.

Для книжки Каро удалось встретиться со своим героем, он провел семь больших интервью – буквально с утра до вечера. На последнем из них автор поднял вопрос о косвенной взятке, которую один из промышленников подсунул Мозесу, чтобы тот чуть-чуть повернул одну из своих дорог. Сразу после этого общение автора и героя прекратилось навсегда.

С Президентом Джонсоном Каро встретиться не мог, но зато он провел несчетное количество интервью, проработал бесчетное количество документов из президентского архива и даже переселился на какое-то время в родную деревню Джонсона. В далекое техасское захолустье, где все еще помнили лидера нации ребенком и подростком. Вытряс из знакомых Линдона живые рассказы о своем герое, которые сильно отличались от хрестоматийных историй. Взял тысячи интервью. Тщательно это документировал, чтобы его потом не казнили. Читать, как именно устроена вот такая работа – очень интересно. Все прощаешь, даже то, что сама книга Working сделана наспех из уже опубликованных эссе и и статей. Все равно захватывает.

У Пелевина есть хороший рассказ “Пространство Фридмана” – там описывается, как личный капитал, достигший критической массы, создает для своего владельца особое состояние бытия, в котором действуют другие законы физики. Это совершеннейшая правда, и власть тоже создает вокруг своего обладателя особый пространственно-временной континуум, заглянуть в который почти также невозможно, как невозможно узнать, что за горизонтом событий черной дыры. Каро одержим стремлением все-таки разглядеть, а что там, в ослепительном сосредоточении власти. Работа всей его жизни – попробовать понять, что такое настоящая власть. Это захватывает. Даже хочется прочитать эти две безумно длинные, детальнейшие биографии людей, о которых я толком никогда раньше не слышала.