Tag Archives: биология

Природа вся в разломах

Сотворение Земли. Как живые организмы создали наш мир

Грандиозная, неровная и требовательная книга. Это редкая работа, которая может сообщить читателю что-то совсем новое по достаточно забитой сведениями теме. Казалось бы: ну материки сходились и расходились, первобытный суп океана, в котором зародилась жизнь, водоросли выработали столько кислорода, что изменили атмосферу, то-се, из древних деревьев получился каменный уголь. Но нет, у автора действительно есть, что сказать широкому читателю так, чтобы прям поразить воображение.  И Журавлев с холодным презрением относится к формуле Хокинга, согласно которой каждая формула сокращает количество потенциальных покупателей книги вдвое. Химические уравнения, термины и выкладки рассыпаны по тексту щедрой рукой. Легко можно на прозвольной странице найти что-то в духе:

Обугленная оболочка нитчатой ганфлинтии свидетельствует о присутствии аэробных гетеротрофов, которые сохранились в виде округлых телец, а пиритизация такой же оболочки – о существовании сульфатвосстанавливающих анаэробных гетеротрофов (возможно, серных бактерий).

Но о каких же неимоверно интересных вещах говорится! Идея обсуждать стык биологии и геологии – это исключительная удачная находка. У меня все способности к воображению перегрелись – автор рисует глобальную картину последовательных волн, которыми жизнь преобразовывала планету. Всерьез преобразовывала: всего на Земле можно насчитать примерно 5000 минералов, и около 3000 из них появились под прямым или косвенным влиянием живых существ. Миллиарды лет назад появились первые архейские бактерии – и для своей странной, тихой жизни они разлагали горы, выбирая себе нужные ионы, остальное стекало в океан и осаживалось новыми породами, иногда – железными рудами, иногда золотыми, урановыми или марганцевыми, молибденовыми и платиноидными, карбонатами, фосфатами, сульфидами. Из-за образования новых пород ускорились тектонические смещения плит. При ничтожности биомассы по сравнению с геологической массой, живая материя способна прогонять через себя активные ионы и энергию с такой скоростью, что становится преобразующей силой. Современные деревья прогоняют через себя весь атмосферный пар и углекислый газ по несколько раз за год, фильтраты – тоже несколько раз в году отфильтровывают весь океан. Это невообразимо.

Самая здоровская часть книги посвящена древнейшим эпохам. Два миллиарда лет назад одни бактерии ассимилировали других – получились митохондрии, а потом клетки с митохондриями сумели включить в себя свободно живующие цианобактерии, получив хлоропласты – преобразователи солнечного света в полисахариды и крахмал. Миллиард лет жизнь на Земле была удивительно невинной – бактерии образовывали биопленки и биоматы. Никто никого не ел, все смирно на месте сидели. Меняли состав океана и атмосферы.

Дальше во всех книгах по эволюции происходит то, что в интернете принято называть “а теперь нарисуйте остальную сову”: внезапно образуются многоклеточные организмы с ногами, клешнями и раковинами, а то и с глазами и ротовыми нервными кольцами. Этот переход меня всегда поражал, ну где биомат и где хотя бы самая простой червь. В “Сотворении Земли” этот тонкий момент слегка более подробно описан.

В теплых и мутных морях эдиакарского периода начали появляться мягкотелые… штуки, колоннии клеток, ловко формирующие системы протоков и трубок для более эффективной фильтрации воды. И из них уже получились вендобионты, тоже странные штуки, которые еще не были настоящими многоклеточными животными, потому что не имели ни ротового, ни анального отверстия, кишечника, зооидов, щупалец, конечностей – в общем, ничего у них не было, кроме мягкого, неопределенно растущего тела с системой внутренних камер. Органики в том океане было растворено много, и вендобионты могли питаться, всасывая нужные вещества всем телом. От этого состояния даже понятен шаг к тактике перемещения по дну и выедания бактериальных пленок (и еда, и кислород сразу). При этом, вендобионты – не растения, не животные и не грибы, и были ли они предками кого-то из этих царств, непонятно. Но хотя бы ход развития намечен, как именно из совсем протоплазмы получаются существа с глазами.

Вся книга в лучших своих частях состоит из подобных картин, с моей точки зрения, еще и необычайно живо описанных. Там есть свои провисы и куски, которые могут спугнуть чувствительного читателя науч-попа – особенно длинные перечисления видов и их тонких различий между собой несколько утомляют, конкретные формулы преобразований я перестала для себя разбирать уже на второй трети книги. Но это все нужно как-то преодолевать, потому что остальное очень того стоит.

Книга описывает крупнейшие коллизии развития. Тупики трофических цепочек: когда, при вполне благоприятных условиях, экосистемы не развивались из-за невозможности выстроить устойчивую иерархическую лестницу, кто кого ест. Неустойчивая трофическая цепочка -> массовое вымирание, потому что все всех съели и сформировали черные сланцы из избыточных остатков продуцентов. Биосфера вообще довольно легко может организовать собственно вымирание, произведя слишком много кислорода, или выбросив из массы отмершей органики слишком много углекислого газа, или поменяв состав океанской воды. Было уже много раз.

На мой взгляд, “Сотворение Земли” – важная книга по нескольким причинам. Во-первых, это просто классный научно-популярный труд, каким он и должен быть. Густой, как эдиакарский океан, поражающий воображение, как тридцатитонный звероящер. Во-вторых, книга кажется мне возможным прототипом российского типажа крепкого науч-попа международного класса. Есть же американская традиция нон-фикшена: там всегда будет гуманистическая и социальная проблематика, приправленная человеческими историями – в случае труда на стыке геологии и биологии автор обязательно написал бы, что вот, хотел всегда быть геологом, но подался к врачи ради заработка, в ординатуре понял, что его призвание – наука, горько плакал в подушку и ушел к биологам, но геология так манила, так манила всегда, и старый мудрый профессор посоветовал… Это все очень мило, но аааааа. О личной судьбе Журавлева и его друзей из книги “Сотворение Земли” мы не узнаем ничего (спасибо). Думы о проблемах современного общества представлены одной фразой в самом конце книги, из которой следует, что в сложившейся ситуации пошедшего в разнос антропоцена нам всем капец. О трепетной психике читателя, который может застопориться на тезисе о влиянии коколитовых илов в зонах субдукции на число землетрясений, автор не заботится, автора интересует, как бы постройнее уложить тезисы и снабдить их максимальным количеством фактов. Вот он – классический рашн-хадкор-сайнс-стайл. Вот оно, суровое поле, лишенное смол-тока и человечины, на котором мы можем конкурировать.

Поэтому лично я желаю этой книге максимально возможных продаж, премии Просветитель и агента хорошего для англоязычного рынка.

В эту же тему можно еще почитать книжку о попытках восстановить плейстоценовую степную экосистему.

Фыр-фыр-фыр

How to Tame a Fox (and Build a Dog): Visionary Scientists and a Siberian Tale of Jump-Started Evolution

Книга моей мечты – крепкая профессиональная работа, популяризирующая достижения советских и российских ученых для мировой аудитории. Соавторы – известный научный писатель, специализирующийся на исследовании поведения животных, Алан Дугаткин и российский исследователь, непосредственный участник великого эксперимента Людмила Трут. The New York Times книгу хвалит и называет “комбинацией научно-популярной литературы, русской сказки и шпионского триллера”.

Есть много статей об эксприменте, в ходе которого советский генетик Дмитрий Беляев (борец с демонизированным Лысенко, герой войны и великий ученый) десятилетиями одомашнивал лис, отбирая в каждом помете наиболее контактных щенков, и уже через сорок лет лисы стали почти собаками: отзываются на кличку, лижут руки, “просят” почесать живот, выполняют основные команды, защищают хозяев. Из этих статей мне всегда казалось, что главная ценность эксперимента – это его продолжительность, а так: ну лают лисички и ок, подумаешь, научная ценность.

На самом деле, эксперимент действительно важный, а научный подвиг Дмитрия Беляева и Людмилы Трут (соавтора книги) и вовсе заслуживает быть внесенной в отдельную главу истории науки.

Одомашнивание – это тайна. Есть классическое представление о селекции: в каждом новом поколении берем экземпляры с более выраженными целевыми свойствами, даем им возможность расплодиться, repeat until ваши коровы не начнут приносить достаточно молока, лошади не начнут охотно ходить под седлом, кабаны не превратятся из злобных в толстых белых свиней. Под давлением направленного отбора будут накапливаться генетические изменения, но неясно почему этот процесс не растягивается на тысячи лет. А если одомашнивание и шло тысячелетиями, то как древние люди могли вести этот долгий и неблагодарный проект – это же даже не пирамиду строить?

Другая загадка состоит в том, что у всех одомашненных животных есть схожие особенности, которые не связаны с послушным характером – это пятна на шкуре (при том, что дикие предки обычно однотонные), ювенальные черты  и способность размножаться чаще, чем раз в год. Хотя животные разные – собака и корова далеко друг от друга отстоят в эволюционном смысле.

Или вот еще интересно что: сейчас достаточно распостранена идея географического детерменизма, воспетая в “Пушках, микробах стали” – что те народы, которые а) могли выращивать высококалорийные злаки типа овса, ржи, риса б) имели в своем распоряжении достаточно простых в обращении и продуктвных мясных животных, например, курицу и свинью в) одомашнили очень сильных вьючных и верховых животных – лошадь, быка, верблюда – победили и поработили всех остальных на Земле. У жителей Нового Света, например, были отличные растения, по уверениям автора книжки “1491” все свидетели первых контактов с индейцами, отмечают, какие же они крупные и упитанные, но не было животного, которое обеспечивало бы их чистой мускульной силой. Кто победил – немногочисленные отряды конкистадоров или миллионы индейцев – мы знаем. Так что тема одомашнивания – очень такая политически-напряженное. Вот почему не одомашнили оленей? Лосей? Зебр, наконец? Нашлись бы у индейцев свои свиньи (а не морские свинки), верховые олени, еще неизвестно, где бы был Новый Свет, а где – Старый.

Эксперимент по одомашниванию лисиц кое-что из этих загадок объясняет. Самая главная, как я поняла, идея – это то, что направленный отбор создает каскадные изменения в том, как проявляют себя целые системы генов. Генетика сама по себе меняется медленно, но при одном и том же наборе генов проявляться они могут по-разному. Беляев назвал это “дестабилизирующим отбором”: принцип отбора радикально меняется по сравнению с естественным, когда выживают самые осторожные, чуткие и какие-то там еще лисички, поэтому в новых поколениях рождаются детеныши с сильно сдвинутым гормональным балансом, активированными “спящими” генами.  То, что изменение манифестации генов может привести к драматическим результатам хорошо описано в книжке про создание динозавра из курицы (цыпленок с зубами уже получается).

Потом многие типичные изменения одомашненных животных нашли объяснение. Например, под влияением дестабилизирующего отбора меняется скорость миграции будущих клеток эпидермиса у эмбриона – некоторые группы клеток медленней перемещаются на свои места и “пропускают” тот момент, когда запускается выработка пигмента. У одомашненных лис радикально меньший уровень гормонов стресса, и несколько иначе работает выработка половых гормонов.

Первоначально эксперимент вообще проводился под прикрытием: Беляев хорошо работал с пушным зверем, поэтому имел некоторую свободу действий и мог легендировать лабораторию по одомашниванию как поиск способа заставить лисиц плодиться чаще. А так трудно было, Лысенко не дремал. Лис взяли с пушной фабрики, практическими работами руководила Людмила Трут – и это была невероятная, изматывающая деятельность, потому что лис поселили в Лесном, куда из Новосибирска нужно было больше десяти часов добираться на автобусе, а в Новосибирск Людмила переселилась с мужем и маленькой дочерью из Москвы только ради совместной деятельности с великим Беляевым. Фантастика, конечно, потому что долгие годы эксперимент состоял в наблюдениях, обмерах, отборе подходящих щенков – много-много труда и надежда на далекий результат.

Для повышения уровня контроля, ученые еще выводили анти-одомашненных лисиц (с 1970 года), куда отбирали самых диких лисят в каждом поколении, и держали контрольную группу. Чтобы пойти еще дальше, один из ученых даже вел параллельный эксперимент, построенных на тех же принципах, с крысами. Первое поколение крыс он просто наловил в свинарниках. А сам Беляев сожалел, что не может провести аналогичный опыт на человекообразных обезьянах, вот это было бы интересно.

Потому что люди тоже похожи на одомашненный вид, разве что одомашнили они сами себя. В какой-то момент групповая динамика создала новый критерий отбора: способность жить и кооперироваться с другими людьми, сниженная агрессивность и общая дружелюбность. У людей есть главный признак одомашненности: это долгое детство и ювенальные черты даже в взрослые годы, способность играть и веселиться просто так.

В шестом поколении 1,8% щенков шли на контакт с людьми, к восьмидесятым годам, тридцать лет после начала эксперимента, лисицы начали вилять хвостами и выработали специальный такой звук для общения с людьми, что-то вроде лисьего смеха. Поразительно, что творит упорство и метод.

Отдельная линия в книге посвящена отношениям советской научной школы с мировой – от заморозки при Лысенко к блестящему выступлению Беляева на международном генетическом конгрессе в Глазго и проведению следующего международного конкгресса в Москве под его председательством. Беляев вообще построил хорошую карьеру, стал академиком, директором крупного НИИ. Он умер в восьмидесятых и о его уходе скорбело очень много людей. Беляев же сожалел, что не успел написать книгу о своем главном эксперименте “Человек находит нового друга”, здорово, что его ученица смога такую книгу написать, да еще и для всего мира.

В конце девяностых лаборатории пришлось совсем трудно, все финансирование отвалилось, и Людмила Трут с большим трудом деньги на прокорм семисот лисиц, не говоря уже о ветеринарном обслуживании. Наименее ценные экземпляры заплатили своими дорогими шкурками за еду для остальных. К 1999 году осталось только 100 самок и 30 самцов прирученных лисиц, и еще меньше агрессивных и контрольных животных. Но Трут чуть ли не в последний момент смогла написать и опубликовать в the Times статью об эксперименте с просьбой спасти лабораторию. Люди со всего мира начали посылать деньги – кто-то несколько долларов, кто-то 10-20 тысяч, и лисы получили шанс. Сейчас лаборатория вернулась в большую научную жизнь – к открытиям и новым экспериментам.

Книжка отличная, даже удачно, что она сразу написана для мировой аудитории, а в России ее нужно немедленно переводить и издавать – не каждый день о победах отечественных ученых пишут так хорошо.

Где сердце спрута и есть ли у спрута сердце

Other Minds: The Octopus and the Evolution of Intelligent Life

Русскоязычное издание: “Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания”

Синяя кровь, видящая кожа, способная менять цвет, восемь полуавтономных конечностей – и большой мозг (500 миллионов нейронов, почти как у собаки). Это осьминог, самое умное животное из бесповозвоночных, самое чужое нам животное из сколько-нибудь умных. Осьминоги страшно далеки от людей, собак и птиц с точки зрения эволюционного развития: последним общим предком был беспозвоночный червяк, живущий в океане, потом пути наши разошлись совершенно, чтобы через миллионы лет не то что бы сойтись, но обрести что-то общее: интерес к заведомо несъедобным, предметам.

Действия осьминога, его способности – учиться, запоминать, играть – похожи на то, что делают, скажем, птицы или даже крысы. Но устройство осьминога принципиально другое, вообще не сравнимо ни с какой крысой ни в чем. И это гипнотически увлекательный факт. Мозг человека – сложный, конечно, орган – можно рассматривать как мозг рыбы + слой от мозга рептилии + слой от мозга простого млекопитающего + мощная кора полушарий. Что-то в процессе эволюции приняло на себя новые функции, но, в общем, понятна картинка преемственности.

У осьминога от динозавра нет ничего. У него вообще пищевод прямо через мозг проходит, а в щупальцах нейронов больше, чем в головном мозгу. Каждое щупальце соединяется с мозгом довольно тонким нервным каналом – и, похоже, действует с изрядной долей автономии от центра. Возможно, даже имеет собственную небольшую память. Умножьте все это на малопредставимую для нас среду обитания осьминога – мир, где гравитация имеет совсем другое значение, где все окружающее пространство заполнено чем-то живым, мир воды, от которая мало чем отличается от крови. Осьминоги – практически инопланетяне для нас. В гавайском мифе осьминоги – последние живые существа, оставшиеся с прошлого цикла сотворения и разрушения мира, что даже похоже на правду.

Насколько умны осьминоги с их 500 миллионами нейронов? Стандартные лабораторные тесты дают умеренный результат – можно научить осьминога проходить лабиринт, распознавать карточки и все такое. Но лабораторные тесты на интеллект это примерно так:

Осьминоги лучше проявляют себя в более свободных ситуациях. Замечательно открывают почти любые крышки и замки, прицельно вырубают свет в помещении – струей воды бьют в выключатель. Или струей же воды закорачивают проводку во всем здании. Или изводят какого-то конкретного человека, каждый раз обливая его. Используют орудия, развлекаются с любыми сложными штуками, воруют еду у рыб из соседних аквариумов, изобретательно пытаются сбежать. Один из исследователей осьминогов утверждает: “Когда вы работаете с рбыами, рыбы не представляют, что они сидят в искусственном аквариуме. Другое дело – осьминоги. Они знают, что сидят в специальном таком месте, а вы находитесь вне его. И все их поведение рефлексивно”. Когда осьминогу надоест его аквариум, он будет специально забивать сток, чтобы вода полилась через край и затопила всю лабораторию. И еще раз, и еще раз.

Интересно, что обычно развитый мозг принадлежит социальным существам, которые живут в сообществах, имеют сложное брачное и родительское поведение. Осьминогов это не касается: обычно каждый там сам по себе, разве что самка охраняет кладку, взрослые особи могут побороться за хорошее убежище, но, в общем, они одинокие создания. Откуда тогда берется способность различать между собой людей и множество достаточно избыточных возможностей?

Что здорово в этой книжке, так это то, что автор – философ, а не биолог, поэтому его занимает самый главный вопрос: где в этом всем сознание. Осьминог смотрит в глаза человеку и совершает вполне целенаправленные действия – что важно, не всегда практичные. Но что там, за этими глазами делается, есть ли кто в домике, или это “просто” живая обучаемая нейросеть с изощренными нелинейными реакциями? Если с осьминогом случается что-то плохое, то его нервная система просто реагирует на повреждение, стремясь минимизировать вред и максимизировать вероятность выживания организма, или ему больно? Does damage feel like anything to a squid? Does it feel bad to them?, – спрашивает себя автор (про кальмаров там тоже есть).

На одном конце шкалы – физико-химическая реакция живой клетки на раздражитель. На другом – человеческое страдание. Но между ними много, много градаций восприятия. Где-то – до сознания – возникает феномен самоощущения. Еще не сознание, но уже ощущение. Дальше по шкале есть субъективное переживание, но тоже еще не сознание. Как расставить по этой линейке черепах, осьминогов, собак и людей? Есть ли у спрута сердце в этом смысле?*

Любопытно, что поиск феномена сознания идет через исследование боли. Преувлекательная часть книги, жалко, что короткая, посвящена именно этому – рождению субъективного переживания боли. Насекомые обычно, даже существенно поврежденные, продолжают заниматься тем, чем занимались. Они не пытаются залечить поврежденную ногу, поберечь раненное место. Значит ли это, что их нервные ганглии просто отфиксировали изменение в карте тела, но не стали запускать какие-то дополнительные алгоритмы действия? Или муравей “знает”, что баюкать раненную лапку бесполезно, все равно время его сочтено, поэтому “лучше” продолжить тащить гусеницу? Крабы – довольно близкие к насекомым создания – будет что-то делать с повреждением. Значит ли это, что он что-то чувствует или просто для краба целесообразно попробовать восстановиться? Осьминог будет реагировать на боль довольно многообразно – значит ли это, что он субъективно страдает, или это артефакт сложности его тела?

Это все имеет значение еще и вот почему: эволюционно позвоночные и беспозвоночные разделились в кембрийском периоде, страшно давно. Общий предок точно был совсем незатейливым созданием, лишенным субъективного восприятия (ну вот точно). Если у тех же осьминогов что-то такое есть, то они развили это совершенно самостоятельно и независимо, и это значит, что феномен субъективного восприятия в природе возникал несколько раз, что это вполне себе логичный, неслучайный и закономерный эволюционный путь, удачное решение. Значит, что такой же путь эволюция может пройти где-то еще.

Итого: хорошая, раздумчивая книжка с красивыми описаниями и фотографиями. Мне бы больше про матчасть, как там конкретно все устроено, но это, наверное, редактор у автора отбил: никто не купит книжку, где на сто страниц расписываются мозги осьминога. А я бы купила.

______________

* европейское законодательство по защите прав животных запрещает оперировать на позвоночных без анестезии, поскольку позвоночным приписывается феномен самоощущения. Беспозвоночных закон не защищает, но осьминоги признаны “почетными позвоночными” и попадают под действие.

Совершенно естественная история каннибализма

Cannibalism: A Perfectly Natural History

Многообещающая книжка о каннибализме во всех его проявлениях оказалась совсем посредственной. Как мне кажется, автор вдохновлялся успехом Мэри Роуч, прежде всего, ее отличной “Занимательной жизнью кадавров” – где она всесторонне исследует все, что происходит с человеческим телом после смерти: от детального описания стадий разложения до экспериментов с пластификацией тел, а также острой нужде учебных заведений в кадаврах для наглядных пособий. У него тоже есть эксперименты на себе – автор в ходе написания работы стал людоедом, общение с экспертами, исторические штудии, но как-то оно не очень.

Я бы не стала дочитывать – не дочитывать скучноватые книжки я считаю правильным, но там каждая глава заканчивается (в духе олдскульных приключенческих романов) небольшой зацепкой, которая заставляет надеяться, что в следующей главе все-то и пойдет. Например: “В европейской культуре отвращение к каннибализму заложено исторически. Но как обстоит дело в других культурах, где западно-европейские табу никогда не имели место? Будет ли там присутствовать такие же жесткие запреты на поедание людей?”.

И тут автор поразительно нерефлексивен: потому что в одной из глав он детально описывает, как обвинения в каннибализме стали основанием для изничтожения европейцами индейцев и жителей Карибских островов. Конкистадоры и следующие за ними миссионеры, в общем, фабриковали свидетельства о тотальной практике самого отвратительного пожирания людей людьми, что послужило хорошим поводом немедленно всех там спасти от угрозы быть съеденными. И дальше есть много примеров, когда в людоедстве обвиняли всех чужаков, всех, кого хотели сделать непонятными, гадкими недолюдьми. Пыр-пыр-пыр, еще несколько главок о живой природе – как там паучихи жрут пауков, маленькие червячки объедают утробу самки червя, а потом ее же кожу снаружи, еще глава об Отряде Доннере – крайне неудачливой партии поселенцев, следующих на Запад, но так застрявших зимой на первале, что последнему выжившему пришлось два месяца питаться только человеческим мясом.

Следующая глава – вжух – о вполне себе принятом каннибализме в Древнем Китае. Поваренная книга с рецептами из человечины. Красивые истории о почтительных сыновьях, которые в трудное время отрезали от себя мясистые кусочки, чтобы накормить голодающих отцов. Романтическая легенда о любовнице генерала, которая сама предложила себя в пищу голодающему отряду, и вдохновившая на такой же подвиг юного оруженосца. Тысячи жертв каннибализма в ходе Великого Поворота. Кажется, автор готов предложить на роль новых опасных чужаков китайцев.

Дальше довольно занимательно описывает, как искали причины смертельной болезни куру у жителей Новой Гвинеи – когда сначала человек начинает неконтролируемо хохотать, а потом его парализует всего, следующий этап – ритуальный погребальный пир, где главное блюдо – он сам. Приписывали стрессу, наследственности и инфекциям. Оказалось, что, скорее всего, болезнь родственна коровьему бешенству и аналогичными заболеваниями овец и норок – у всех жертв мозг становится, как старая губка для мытья посуды. У людей тоже. В Великобритании 177 человек умерло, поев мяса зараженной коровы, которая при жизни поела пищевой добавки из мяса зараженной коровы, которая – далее рекурсия. Возможно, табу на каннибализм имеет смысл. Здесь же интересно, насколько коротка общественная память – нереально же страшная штука – умереть не от экзотической лихорадки Эбола, а просто съев хороший бургер в одной из самых благополучных стран мира, и эта участь постигла сотни людей, а еще сотни, возможно, находятся в инкубационном периоде – а все и забыли.

Книжка плавно закругляется общей мыслью автора, что человечеству, возможно, грозит голод из-за перенаселения, голод и перенаселение запросто ведет за собой каннибализм даже у кроликов и хомяков, а у людей и подавно, за голодом и каннибализмом придет какая-нибудь особо ужасная разновидность куру (а вдруг это все-таки не прион, а вирус? Вирусы здорово мутируют). В общем, слабых съедят, а сильные умрут в мучениях от разижения мозга.

И о том, как сам автор стал людоедом. В ходе изучения медицинского каннибализма – ну там порошок из мумии от эпилепсии и растертый череп от чахотки – он дошел до нью-эйджевского повертрия есть плаценту после родов. Почти все млекопитающие, кроме людей и верблюдовых, едят. Некоторые люди теперь тоже, и некоторые даже сделали на этом бизнес – готовят для клиентов таблетки, смузи, пирожки из их же плаценты. Автор набрался смелости, поехал к основательнице такого бизнеса и съел кусок ее плаценты под соусом. По вкусу, пишет, примерно, как куриный пупок.

Я не понимаю, как книжка с таким содержанием может быть скучной, но она скучная. Возможно, дело в том, что я читала ее в районе озера Гарда – между поездками по итальянским Альпам. В Италии все скучно, кроме Италии.

Их жало

Venomous: How Earth's Deadliest Creatures Mastered Biochemistry

Venomous: How Earth’s Deadliest Creatures Mastered Biochemistry by Christie Wilcox

Я не так давно жаловалась вам на книжку о паразитах, которая была недостаточно глубокой в своих описаниях механизмов воздействия. “Ядовитые”  Кристин Вилкокс приближаются к тому, что я хотела. Она не просто рассказывает, что есть вот такие и такие ядовитые создания, а объясняет биохимию воздействия ядов – что именно происходит, как именно действует яд.

Не возьмусь пересказывать, потому что боюсь наврать. Но это очень, очень увлекательно. Оказывается, нейролептические яды действуют непосредственно на ионные каналы нейронов – либо блокируют их активность, либо перегружают так, что сигнал становится избыточным. Вау. То есть, это не ядовитость по типу девяти граммов свинца – грубое разрушение тканей, а тончайшее взаимодействие. У некоторых животных, использующих яды для защиты, а не для добычи еды, воздействие на ионные каналы отстроено так, чтобы передавать в нейроны болевой сигнал без причинения, собственно вреда организму жертвы: у животного нет задачи убить, есть задача как можно быстрее и как можно сильнее отпугнуть.

А вот один из морских слизней, тоже использующий нейролептический яд, мгновенно парализует рыбу, но, поскольку человек – не совсем рыба, то в человеческих нейронных каналах яд глухо блокирует именно передачу болевого сигнала – намного резче и эффективней чем, опиаты.

А вот еще интересно про создание сывороток. Я всегда думала, как это возможно в принципе, в чем механизм. История такая: поскольку яды действуют за счет белков разных типов, имунная система млекопитающих может для части из них учиться вырабатывать антитела – клетки, способные поглощать и разрушать конкретно эти белки. Поэтому выверенные дозы яда вводятся лошадям или овцам (крупные выносливые млекопитающие), через определенное время кровь животных обрабатывают и выделяют из нее соответствующие имунные клетки. Антидот хранится недолго, но действует хорошо. Поэтому индустрия требует постоянного обновления запасов сывороток.

И про знаменитого таракана, зазомбированного осой, в книжке рассказывается несколько более подробно. Область тараканьего мозга – да что там мозга, ганглии, конечно, которую нужно отключить, оса находить на ощупь и по химическим маркерам. Если дать осе таракана с уже удаленной этой частью мозга, она будет долго-долго шуровать у него в голове, да так и не найдет, куда выпустить яд. Отношения осы и таракана – это сначала паралич, потом много допамина (вау, круто, надо привести себя в порядок, думает такаракан), потом никакого допамина, откушенные антеннки и темное убежище. Яд осы замедляет его общий метаболизм, чтобы таракан продержался без воды, пока из яйца, прикрепленного к его ножке, выводится личинка.

Осы могут паразитировать на тараканах, гусеницах и жуках. Также осы могут паразитировать на личинках других ос, которые паразитируют на тараканах или ком-то еще. И на личинках ос, паразитирующих на личинках других ос. Все они изощренно манипулируют сознанием друг друга. Я хочу прочитать отдельную книжку об осах-паразитах.

Хайли рекомендед, даже если лично вам глубоко безразличны ядовитые слизни. Потому что в конечном итоге книжка не про слизней и гусениц (кстати, есть гусеница, укус которой вызывает полную несворчиваемость крови и жертва…), а о том, как поразительно и тонко устроен наш мир. Как все сложно. Вот это чувство: “Все так восхитительно сложно устроено” кажется мне очень важным, его стоит в себе поддерживать.

Иногда же загонишься какими-то рабочими и нерабочими историями, чувствуешь себя слегка как этот несчастный таракан: темно, антеннки обкусаны, грумминг весь выполнен, а не радует, делать ничего не хочется, хочется просто стоять – что это в темноте, кстати, шевелится? И только удержание активности вот этой части мозга, которая про свободу воли и необязательное, про сложный мир вокруг, не дает так и пропасть совсем.

Four things greater than all things are

Книжка про лошадей

The Horse: The Epic History of Our Noble Companion

Эволюция древних лошадей наиболее интенсивно проходила в Северной Америке примерно 56 миллионов лет назад, откуда они распространились в Азию и Европу, потом вымерли в Новом Свете всего 11 – 10 000 лет назад примерно одновременно с переселением на континент людей.

Если вспомнить незабвенные Пушки-микробы-сталь, то становится интересно: чтобы было, если бы совокупность досадных обстоятельств не уничтожили лошадей, и у индейцев, атцеков и других native americans было животное-компаньон, который позволяет пахать, перевозить людей и грузы на большие расстояния, поддерживать пехоту кавалерией? Еще неизвестно, кто кому бы устроил конкисту.

Это хорошо устроенная книжка, написанная по всем правилам креативного нон-фикшена: большая арка повествования описывает эволюцию лошадей от животинки размером с кошку и без копыт до современной лошади и процесс одомашнивания и завершается обратным процессом: возвращением в дикую природу лошади Пржевальского. Под большой аркой есть личный сюжет с воспоминаниями о хитром и учтивом жеребце Виспере, который жил у автора когда-то, и решением автора взять себе трудного коня несчастной судьбы Лукаса. Диалоги хорошие. В общем, не книжка, а учебник по композиции нон-фикшена.

Меня увлекла основная мысль автора: человек десятки тысяч лет ко-эволюционировал с двумя животными-компаньонами, собакой и лошадью. Поэтому связь с лошадью и собакой может оказаться глубоко заложенной в нас потребностью, а не видоизмененным родительским инстинктом, как я всегда считала, и сильно укрепилась в этом мнении, прочитав отличную книжку (могу только порекомендовать) Some We Love, Some We Hate, Some We Eat: Why It’s So Hard to Think Straight About Animals. Она есть в русском издании: “Радость, гадость и обед. Вся правда о наших отношениях с животными”, переводила Ирина Ющенко, знакомством с которой я вообще очень горжусь. К слову она же переводит невероятно крутую и важную для меня книжку “Далеко от яблони” Эндрю Соломона. Это было небольшое SEO-отступление для менеджеров издательства: помониторят, что там читательское сообщество думает о выходе в свет книжки о калеках на шестьсот страниц.

Так вот, я всегда считала, что стремление завести кошку-собаку-лошадь-рыбку – это производная от родительского инстинкта. Все домашние животные обладают ювенальными чертами по отношению к диким собратьям (собака всегда больше похожа на щенка волка), в них есть черты, которые невольно нами распознаются как “детеныш” – большие глаза, пушистость и няшность, плюс они всегда зависимы от нас. Надо ли говорить, что у меня никогда в жизни не было личных животных.

Сейчас думаю: а вдруг и правда коэволюция, глубинная человеческая потребность и все такое?

Паразиты иногда. Да что там, почти всегда

This is your brain on parasites

Поверхностная книжка на сразу три относительно модные темы: нейропсихология, бином человека, паразиты. После многочисленных статей о насекомых-зомби, которых паразит заставляет охранять своих личинок, одновременно кормя их собственной плотью, должен был появиться науч-поп, объясняющий, как именно это устроено. Мне всегда интересно было – ведь примерно понятно, как оса с помощью яда может парализовать гусеницу, превратив ее в живые консервы для личинок, а вот как она заставляет таракана менять поведение и выполнять комплексные программы действий – непонятно.

Эпическая работа о гусеницах-зомби еще ждет своего читателя (то есть, меня). В этой книжке все-таки есть немного о механизме являения: оса прицельно уничтожает в мозгу таракана центр, ответственный за принятие решений, после чего может смело брать за обкусанный усик и вести в подготовленное логово, где он будет тихо стоять и ждать, пока личинки его не съедят. Окееей, а как другие осы заставляют гусеницу не только смирно стоять с жрущими личинками внутри, но и вить гнездо, и защищать мелких упырей, когда они вылупятся? Непонятно и вряд ли так уж хорошо объяснено.

К сожалению, от увлекательной темы зомбификации тараканов автор перешла к микробиному человека. Технически, наши кишечные бактерии – не паразиты, а симбионты, но кто отделит разведчиков от шпионов. Микробином выделяет допамина и серотонина больше, чем головной мозг и напрямую стимулируют отделы головного мозга через vagus nerve. На этом бы автору и остановиться, углубившись в детали наших отношений с кишечными палочками, но нет.

Следующая остановка – влияние паразитов на культуру. Брезгливость – универсальная для людей эмоция, выработанная эволюцией. Противное = опасное, ядовитое или зараженное паразитами, поэтому нужно немедленно выбросить или оказаться как можно дальше. И постепенно, через тысячелетия чувство омерзения по отношению к объектам перевелось сначала на отвращение к людям – грязным, калекам, больным и слабым, что тоже объяснимо, а потом, вот где интересный момент, спасительная брезгливость связалась с традиционными ценностями. Автор утверждает, что согласно экспериментам, брезгливые участники показывают большую приверженность к традиционным нормам. Кому гадко взять орешки из вазочки, откуда другие уже брали (прямо руками), тот, с большей вероятностью окажется ретроградом. Последнее интересно и коррелирует с моими наблюдениями. Чрезмерное внимание к чистоте, переходящее в боязнь абстрактной “грязи” иногда сочетается с удивительной ограниченностью. И не обязательно сочетается с чистоплотностью.

В итоге – не то что бы великая книга. Любая из трех частей в полном своем развитии могла бы стать замечательной работой. Их объединение, конечо, было богатой идеей – нарисовать мир, управляемый паразитами на всех уровнях. Можно было еще закольцевать мыслью о паразитах паразитов или о людях как паразитах чего-нибудь. Или перейти к уже не очень новому, но симпатичному тезису о том, что паразиты – это почти симбионты, и мы пропадем без них совсем, даже без, на первый взгляд, вредных типа клещиков. В итоге, не очень получилось, хотя сведения о таракане-зомби бесценны.

Бросайте на меня своих крокодильчиков!

Песни драконов

Песни драконов. Хроника семи лет изучения биологии крокодилов, аллигаторов и кайманов в 26 странах шести континентов. Приключения научные, географические… и не только. Владимир Динец.

Эй ты, мальчик-карапуз, ближе стань немножко,
Дай кусочек откусить от румяной ножки.
С. Черный

Хорошая книжка, чтобы чувствовать себя девочкой-дебилом из анекдота: “А что можно было?”. Автор пишет, как встречает в Африке рассвет, легко выбирает между Нигерией и Габоном – или не выбирает, и едет туда и туда, летит в Австралию, на Мадагаскар и в Венесуэлу. Пьет с местными, недели проводит один – с возлюбленными крокодилами. Потом вспоминаешь, что а) если бы я выбрала научную карьеру, она бы точно не завела меня на склоны вулкана, потому что математикам для исследований это не нужно б) я не могу спать в палатке, боюсь холода, люблю хорошо поесть, люблю хрустящие отельные простыни, и чтобы чай в номер. Главное в книге – вот это ощущение, что все можно, без справочки и мандата. И, если очень хочется, то даже не то чтобы страшно дорого.

Что касается многочисленных вопросов к выпадам автора в адрес нашей с вами родины слонов, то мне они тоже глаза кололи – если уж человек, повидавший самые бедные страны в мире упирает на ужасы безнадежной России, то как же должно быть худо все. Потом я дошла до того места, где “русский и хинди происходят от общего языка-предка, на котором говорили на юге современной Украины пять-шесть тысяч лет назад, так что многие слова хинди похожи на русские: агни – “огонь”, бага – “бог”, и так далее” и до меня, наконец, дошло, что общее окаянство автора, которое позволяют ему иметь основания для описания эпизодов вида:

Въезжая в третий раз в Тибет, я был арестован за отсутствие пропуска, но купил у другого заключенного каяк и сбежал, сплавившись по реке через совершенно недоступную с суши горную долину, которую, возможно, не видел ни один человек по меньшей мере с последнего ледникового периода

вот такая высокая форма буйности не может проявляться только в любви к крокодилам и спокойствию в ситуациях, когда местные военные приходят с вызовом на дуэль и предлагают выбрать оружие: автомат калашникова или мачете. Есть и другие побочные эффекты. На них лучше закрыть глаза и смириться, что отличные книжки о крокодилах пишут не самые благонравные люди. Трудно, конечно, представить себе что-нибудь такое у Бернарда Грджимека, но у того, вероятно, был еще и редактор.

Вся часть о путешествиях и крокодилах мне неимоверно понравилась. Крокодилы – это же почти птицы! Нос аллигатора чувствительней, чем ладонь человека! Половина мышечной массы крокодила находится в его хвосте, который создает тягу для плавания. Кровь крокодилов содержит сильнодействующий антибиотик под названием крокодилин (в этом месте я начала слегка сомневаться). И вовсе они не бревна с зубами, а сложные, интеллектуальные существа с развитым брачным поведением, заботой о потомстве и даже способностью к использованию предметов: доказано, что они кладут на морду палочки, чтобы привлекать цапель. В завершении работы автор пишет, что:

Всего за несколько лет наши представления о сложности поведения крокодиловых полностью изменились, и эта маленькая научная революция еще не закончена. Например, теперь мы знаем, что арсенал хитроумных методов охоты у них шире, чем у любых других животных, кроме человека.

В этом тезисе ключевыми мне кажутся слова “за несколько лет” – Динец провел с крокодилами лет пять своей аспирантуры. За это время любой наблюдаемый объект начинает казаться, если не венцом творения, то хотя бы актором сложного поведения. Вот мне за пол года начало казаться, что у офисного печатающего устройства арсенал хитроумных методов охоты шире, чем у большинства людей. Возможно, мне пора задуматься о покупке трех билетов до Эдвенчер.