“Что такое Африка”, Александра Архангельская, Кирилл Бабаев.

Хорошая, в меру увлекательная книжка, слегка проясняющая устройство нашего мира. Я часто удивляюсь, обнаружив у себя очередное кромешное незнание по какому-то очевидному вопросу. Например – как – хотя бы приблизительно – шла история Африки. Прародина человечества, древний Египет, отлов рабов на побережье бритишами и португальцами, путешествия европейцев по джунглям, бурская война, Лени Рифеншталь с красивыми масаи, современные диктаторы-людоеды – и все. Внутреннее представление “по умолчанию” показывает замершую картинку “пляшут люди под звуки бубна, пляшут вокруг костра”, а ведь дикое же заблуждение.

Там были свои города-государства, торговавшие со всем известным им миром. Не хуже средиземноморских торговых столиц. Был Великий Занзибар, империи Гана, Мали и Сонгаи, мощное христианское государство Эфиопия, которое хорошо дало прикурить европейским – негус Менелик II только расширил границы на фоне колонизации соседей. Правда, и рабство в христианской Эфиопии отменили только в 1942 году (подумать только, вовсю шла вторая мировая, и существовало вполне себе государство с официально признанным рабством). Рабовладение стало уголовно наказуемым в Нигерии только в 2003 году, и де-факто рабами остается около 10% жителей. Народность белла до сих пор находится в рабстве у туарегов.

После этого гипотеза про пушки-микробы-сталь и географический детерменизм кажется не такой убедительной, как в соответствующей книжке. Африканские императоры, имена которых мы не знаем, строили развитые государства. Картинка из моего воображения: португальские и британские суда причаливают, чтобы быстро наловить в ближайшем лесу дикарей для переправки в рабство на плантациях Нового Света, совсем не соответствует истине. Европейцы попали уже на сложившийся рынок торговли людьми, став там, конечно, одним из основных каналов сбыта, но никак не формирующей силой. Там уже было все прошито своими отношениями, войнами, торговыми путями. В середине девятнадцатого века Африка состояла из вполне развитых государств, и только промышленная революция конца девятнадцатого века заставила Европу искать рынки сбыта (попутно снабдив ее нарезным огнестрельным оружием) – хоп-хоп и через несколько десятков лет Африку поделили, впрочем, не получив от этого особого счастья: к 1910 году на континенте независимость сохраняла только Эфиопия, но уже через пятьдесят лет колониальную систему пришлось демонтировать, оставив искусственно нарезанные условно-независимые страны, которые вот уже следующие пятьдесят лет обречены на войну и бедность. C 1960 года до наших дней в Африке прошло 115 войн, только 26% границ проходят по естественным рубежам и историческим границам расселения народов. Многие народы, например, туареги оказались распределены по пяти разным странам. Если учесть еще и то, что каким-то государствам достались очевидные природные богатства, а каким-то – только красивые закаты, войны неизбежны.

Кстати, Менелику второму, и мы слегка помогли: груз стрелкового оружия из России помог эфиопам разгромить пятнадцатитысячный итальянский экспедиционный корпус в 1896 в битве при Адуа.

Related Reading:

• Про Лоуренса Аравийского – не то что бы дело происходит в Африке, но частично – да, и хорошо показывает, как дело было.
• Наш бывший соотечественник исследует крокодилов везде, в том числе, в Африке. Там много о работе заповедников и вообще об этом удивительном мире. Поскольку автор успел посидеть в африканской тюрьме и чуть не помереть от лихорадки, свое дело он знает.
• Как журналист подружился с самым настоящим наемником, воюющим за диктаторов-людоедов, сходил с ним в пару удивительных путешествий по воюющим странам, видел, как дети-солдаты съедают пленника, едва не поучаствовал в самом настоящем путче в Сьера-Леоне, но, к счастью, остался в стороне. И да, чуть не помер от лихорадки, как и все герои представленных книг.

И приложение. Вот что меня гложет всю жизнь, так это тяга к городам и местам из детских книг. Дамаск! Хорошо, кстати, что съездили, а то бы все. Александрия! Багдад, к сожалению, вне доступа. Шираз и Персополис – очень хочется, но страшно, что потом никогда не пустят в США. Так вот, недавно вычитала более-менее точный маршрут Гумилева по Африке, и это прям нечеловеческий соблазн:

Санкт-Петербург — Одесса — Порт-Судан — Луксор — Порт-Судан — Джибути — Аддис-Абеба — Дыре-Дауа — Харэр — Абиссиния и Центральная Африка — Черчерские горы — ??? — Санкт-Петербург.

Hero: The Life and Legend of Lawrence of Arabia

Написала три разных черновика к этой записи, и все не справляюсь. Биография Лоуренса Аравийского – это лучшая история на свете: “Дюна”, “Песнь льда и пламени” и “Индиана Джонс” встречают “Трудно быть богом”, только прогрессор цивилизованного мира не то что не боится дать Арате огненные стрелы – он сам ведет бедуинов в атаку на боевом верблюде и взрывает поезда.

Все произошло почти ровно сто лет назад, а теперь созданный при деятельном участии Лоуренса мир взрывается нам в лицо. Чтобы сбороть Османскую империю, белые люди нарезали ненужные дюны на условные государства так, чтобы они больше никогда не смогли слиться в империю. Все фигуранты печальных новостей – Сирия, Иран, Ирак, Садуовская Аравия – были созданы именно в то время при деятельном участии Лоуренса, который придумывал цвета для их флагов, убеждал будущих королей возглавить арабское восстание, попутно обманывая их относительно того, королями чего именно они станут, и, нужно отдать ему должное, два года своими руками делал эту кровавую историю. Стратеги просчитались: короли песка стали хозяевами нефти, наследники прогрессоров пережили уже три войны с своими же порождениями, и хорошие ученики Лоуренса Аравийского теперь ведут партизанскую войну по всему миру.

Для нас “восточные” события первой мировой заслоняются революцией, но все, что произошло в арабском мире сто лет назад, напрямую влияет на нашу жизнь сейчас. Арабская весна, сирийские события, ИГИЛ, терроризм – все производные от решения Британии и Франции инициировать арабское восстание и нарезать марионеточных государств.

Биография Лоуренса настолько невероятна, что ясно одно: вот есть у нас лет триста хорошо описанной истории и две с половиной тысячи лет как-то описанной, за это время пролетели более или менее удивительные жизни разных людей, и, по теории вероятности, некоторые из них сложились совершенно потрясающим образом, с таким количеством лучше-чем-выдуманных сюжетов, что остается только согласиться: вот так тоже бывает. Какой-то потенциальный супергерой сгинул в первом же эпизоде, этот много раз не умер от дизентерии, малярии, ранений, голода и лишений, много раз оказался в центре событий, много раз пошел по спасительной ветке сценария – так сложилось в нашей версии реальности.

Его отец – наследник знатной и богатой семьи – сбежал от жены и дочерей с гувернанткой, чтобы прожить с ней всю жизнь и завести пять сыновей, один из которых стал Лоуренсом Аравийским, двое погибли на войне, один стал миссионером в Китае.  Лоуренс растет как сын джентельмена, не зная, что его родители никогда не были женаты, учится в Оксфорде – и опа, едет раскапывать Каркемиш, остатки древнего города в Сирии. Но тогда еще не в Сирии, а в одной из провинций Османской империи. Два счастливых года он копает Каркемиш, покупает ковры и керамику для коллекции, чуть не помирает от дезентерии – вот этот эпизод с “чудом выжил” потом в его жизни повторяется регулярно, пока однажды не выжил, учит арабский и дружит (вероятней всего, абсолютно платонически) с красивым молодым арабом.

И тут первая мировая. Лоуренс идет в армию, чтобы заниматься обработкой данных и аналитикой в штабе: он хорошо знает арабский, успел поездить по Сирии. Теоретически, большая карьера в армии его не ждет, потому что незаконорожденных не берут в лучшие академии. Кто бы знал, что и бастарды становятся лордами-коммандерами. И вот он работает в Каире – умный и наглый – сближается с сыном Шарифа Хуссейна эмиром Фейсалом, и понеслось. Из штабного работника Лоуренс превращается в самого знаменитого в мире полевого командира.

Он отвечает за взаимодействие с будущими королями, перевозит и распределяет деньги на финансирование кампании, а также возглавляет рейды. Два года Лоуренс живет в мире средневекового эпоса. Берет города, взрывает поезда. Когда один из участников рейда попадается на воровстве, Лоуренс лично казнит его, потому что никто из бедуинов не может это сделать, не запустив цепочку кровной мести. Но, когда не самый важный и симпатичный боец Гасим отстает от партии, Лоуренс возвращается за ним на многие километры, находит в пустыне – ослепшего – и вывозит на своем верблюде. Вот так становятся героями. Уже много позже, при входе в Дамаск восторженные толпы приветствовали Лоуренса, а не британских генералов.

У Лоуренса-полевого командира на верблюде был секрет: он знает, что все его обещания арабам – ничто, никаких независимых арабских государств не будет, все уже поделено в ходе секретных британо-французских соглашений. Это мучает его страшно – вот он ценой многих жизней обеспечивает взятие Дамаска, но знает, что Дамаск будет под французским контролем, а не столицей нового арабского королевства.

Когда война закончилась, Лоуренс много бился за то, чтобы выкроить Фейсалу хотя бы какое-то королевство (получился Ирак). Когда и этот бой был закончен, он еще раз пошел в армию, желая быть просто рядовым в военно-воздушных силах Британии, чем доставил много хлопот командованию: трудно иметь в рядовых мировую суперзвезду, пусть даже под чужим именем.

Он не хотел занять ни один из высоких постов, которые ему предлагали. При том, что в ходе арабского восстания Лоуренс распределял миллионы фунтов на сегодняшние деньги, в его руках не задержалось ничего, и в дальнейшем он всегда был слегка стеснен в средствах. Был одновременно и одним из самых знаменитых людей своего времени, практически героем Иллиады, и нелюбимым командирами рядовым со странностями. Писал и переписывал книгу “Семь столпов мудрости”, издавал ее за свой счет для закрытого круга. Оставался одиноким, имея прекрасных друзей.

Друзья подарили ему мотоцикл, на котором Лоуренс и разбился в возрасте чуть за сорок.

Вчера, чтобы найти тексты стихов, еще раз слушала лекцию о забытой войне, вспоминала стихотворение Твардовского с голосом оставшегося в болоте мертвого мальчика:

И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.

А дальше – бесконечно жуткое:

Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Раньше я думала, что здесь есть перекличка (не в смысле цитирования или заимствования, конечно, по смыслу) с знаменитым

Do not stand at my grave and weep.
I am not there; I do not sleep.
I am a thousand winds that blow.
I am the diamond glints on snow.
I am the sunlight on ripened grain.
I am the gentle autumn rain.

Почти буквально же: облачком пыли ходить рожь на холме – sunlight on ripened grain. Но нет. Это вам не о утешительном “I am not there; I did not die” – еще как в болоте, еще как умер, но могилы нет, и крик петуха здесь упоминается не для создания приятной идилической картины, это вполне себе понятный крик петуха, отгоняющий призрака. Хорошее стихотворение – при том, что остальные строфы больше для идеологического уплотнения, чем для смысла.

Чтобы разнообразить длинное и запутанное слушание про войну роз (Плантагенеты не отпускают) купила новую лекцию Быкова “Забытая война” – о военных поэтах.

Это отличная лекция для таких как я – людей, у которых военная поэзия – это плакат и отвратительные сопливые сочинения, которые надо было как-то писать. Попыталась подобрать картинку к посту, и то не получилось, все варианты кажутся пошлостью. Не сами фотографии плохи, конечно, а их эксплуатация. Стыдно за школьную писанину двадцатилетней давности, стыдно, что стыдно, в итоге многие важные вещи оказываются недоступными. Я недавно прикинула: Афганистан, Чечня, Грузия, Украина, Сирия – мы рутинно живем в воюющей стране. Поэтому мы точно не можем отказываться от огромной работы, которую за нас сделали воевавшие поэты.

Быков, с присущей ему доброте к героям,  говорит о том, что советская военная поэзия – это голос воинов не света, потому что воинов света не бывает, но воинов блеска: готовых умереть, перешедших границу мира. Самураев. Когда думаешь о дважды забытых поэтах с этой точки зрения, то мишура землянок-печурок отступает и видишь то, что должно видеть. По точному быковскому же замечанию у многих из них много от Гумилева, без прямой цитаты, но с интонацией “та страна, что могла быть раем, стала логовищем огня. Мы четвертый день отступаем, мы не ели четыре дня” и “я учу их, как не бояться, как не бояться и делать, что надо”, которое – магией большой поэзии – оказывается уместным.

Отдельная линия – о том, что “после Освенцима поэзия невозможна” – непонятно, как рефлектировать настолько нечеловеческий общий опыт. Не думаю, впрочем, что для воевавших поэтов другого времени, того же Гумилева, людей, которые сочиняли Иллиаду, кошмар конкретики войны был другим.

Но мысль универсальная: как получается, что есть вот Пушкин, гармония и, как говорил Андрий в довольно плохом фильме “Тарас Бульба”, римское право, и есть безумные события, которые мы (на наше дурацкое счастье) видим в репортажах. Быков читает стихи, которые как раз об этом, хотя и в довольно сложном ряду (кстати, что еще Быков здорово делает, так это читает стихи с энергией и весельем, вот это вот: “А хорошо бы снова на войну”, без задушевности. Ненавижу задушевность):

Возле разбитого вокзала
Нещадно радио орало
Вороньим голосом. Но вдруг,
К нему прислушавшись, я понял,
Что все его слова я помнил.
Читали Пушкина.
Вокруг
Сновали бабы и солдаты,
Шел торг военный, небогатый,
И вшивый клокотал майдан.
Гремели на путях составы.
“Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман”.
Мы это изучали в школе
И строки позабыли вскоре –
Во времена боев и ран.
Броски, атаки, переправы…
“Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман”.
С двумя девчонками шальными
Я познакомился. И с ними
Готов был завести роман.
Смеялись юные шалавы…
“Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман”.
Вдали сиял пейзаж вечерний.
На ветлах гнезда в виде терний.
Я обнимал девичий стан.
Ее слова были лукавы.
“Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман”.
И вдруг бомбежка. Мессершмитты.
Мы бросились в кювет. Убиты
Фугаской грязный мальчуган
И старец, грозный, величавый.
“Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман”.
Я был живой. Девчонки тоже.
Туманно было, но погоже.
Вокзал взрывался, как вулкан.
И дымы поднялись, курчавы.
“Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман”.

Давид Самойлов.

“Такие строки не умрут. Их вещий смысл постиг теперь я: во глубине сибирских руд храните гордое терпенье. Во глубине, в углу, в себе, в Сибири, в сером серебре своих висков, во льдах, в граните – к своей земле, к своей судьбе терпенье долгое храните.
Не зло, не горечь, не печаль – они пройдут угрюмой тенью. Пред нами – дней грядущих даль. Храните трудное терпенье. Пусть ночью – нары, днем – кирка, и пусть сердца легкоранимы, пусть наша правда далека – терпенье гордое храним мы. Оно нам силой станет тут, спасет от мрака отупенья. Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье”

Юрий Грунин.

Интересно, что у Самолова же есть еще одно стихотворение про ту же буквальность – “Старик Державин”, в котором Державину некому передать свою лиру, потому что эта лира не годится для нового мира.

И последнее, хоть и слегка странная параллель – собака и последний край сознания.

Шубин: хоть псину приласкать бы, да где ее найдешь.

Бунин: что ж, камин затоплю, буду пить, хорошо бы собаку купить.

И Толстой в “Анне Карениной”: и собака вам ваша не поможет.

Дослушала историю Плантагенетов и половину биографии Элеоноры Аквитанской

The Plantagenets: The Warrior Kings and Queens Who Made England, Eleanor of Aquitaine: A Life.

Я пятнадцать работаю внутри государства и рядом с государством, и все эти годы меня поражает сама возможность существования такого эээээ образования. Откуда оно такое взялось, как оно действует – как пятнадцать лет назад, так и сейчас для меня загадка. Я много знаю о конкретных механизмах госуправления, но это нисколько не умаляет моего изумления перед Солярисом.

Как правило, люди, которые не имеют дела с государственной машиной изнутри, считают ее почти природным образованием с естественными законами. Вот есть такая штука: Государство, как климат, как земля, и оно ведет себя определенным образом, всегда было и всегда будет. Я же – при всей ограниченности своей позиции – вижу, насколько все здесь придумано и сконструрировано. В хорошем смысле. Только в видимой мне части государство здорово поменялось несколько раз, министерства десять лет назад и министерства сейчас – это разные образования, которые делают разные вещи. Электронное правительство всерьез все перекроило – без шуток, это уже не шерстистый мамонт, а Скайнет из информационных и нормативных систем, который как-то договаривается с человечками. Но там же есть и неразбираемые древние конструкции, с которыми никто ничего не может сделать. Гекатонхейры умеют ждать.

История средневековой Англии здорово описывает юные годы Государства. В династии Плантагенетов (которые не знали, что они Плантагенеты) было три великих короля – Генри II, Риччард I и Эдвард III, три плохих короля – Джон I, Эдвард II и Риччард II, два средненьких короля. Все они занимались примерно одним и тем же: играли в Heroes of Might and Magic. Буквально. Вся их власть, весь статус держался на одном: быстром перемещении с дружиной по подконтрольной территории, чтобы подавлять мятежи, судить, обеспечивать ровный сбор налогов. Одним из самых выдающихся королевских качеств Генри II была его сверхчеловеческая способность дни и ночи проводить в седле, обскакивая мятежные крепости. Ричард I, Эдвард III – десятилетия проводили в походах, разве что шатер получше, чем у солдат, и есть право затравить оленя в лесу.

Они, конечно, придумывают себе пышные коронации, церемонии, что-то добавляющие к  грубой правде ремесла, но те, кто рядом, кто не только собирает дань, но и работает, чтобы было с чего платить налоги – бароны, магнаты, очень ясно понимают всю искусственность построения. Баронам и, тем более, магнатам абсолютно необходим вменяемый король, который будет делать две ключевые вещи: обеспечивать “честные” налоги и отбивать земли от других королей, которые могут оказаться не такими вменяемыми. В общем, все, даже королевский суд – скорее инициатива короля, потому что судить выгодно.  Самый сложный момент – это смена одного короля на другого. Здесь важно, чтобы короли были достаточно крепкими (менялись пореже) и плодовитыми (всегда был подходящий принц а не толпа жадных кузенов).  Таких они и подбирали себе. Даже Вильгельм Завоеватель не приплыл в Англию просто так – lucky bastard был кузеном последнего саксонского короля Эдварда Исповедника, и тот признал его наследником. Это только в “Айвенго” злобные нормандцы прискакали изниоткуда. И понятно, что графы и герцоги не считали себя привязанными к государству Англия или там Франция. Они были лордами по своему праву с каким-то сюзереном. Или парой сюзеренов – по обе стороны пролива: даже короли Англии, даже Генри II имел своим оверлордом по отношению к континентальным владениям короля Франции и был вынужден присягать ему на верность. При этом, континентальные владения Генри II – Аквитания, Нормандия и несколько графств сильно превышали остальную площадь Франции.

Для полного разделения Англии и Франции понадобилась столетняя война. Если бы у Эдварда III и Черного Принца получилось слегка иначе, то они уже были бы королями Англии и Франции одновременно. Это что – Эдвард III был первым королем династии (и предпоследним), который говорил по английски.

Некоторые вещи не меняются никогда. Начиная с Генри II короли увлекаются историями о короле Артуре, что очень смешно: возможно, реальный Артур был уэльским вождем, отбивавшимся от англов, а все его поклонники из числа Плантагенетов воевали с Уэльсом, постепенно отнимая независимость.  При Генри II даже нашли предполагаемую гробницу Артура и Гвиневеры, пышно перезахоронили и разогнали в стратосферу миф о великом короле-объединители земель – потом многие короли лепили себя либо с Эдварда Исповедника (кто понабожней), либо с Артура. У каждой нации где-то в древности должен быть легендарный собиратель земель, чем бы он не занимался при жизни.

Поскольку я все это слушаю в своих фермерских поездках, то мне начинает казаться, что есть земля и то, что она дает, а остальное – только дележка этой земли. Как в старой компьютерной игре, где все зависит исключительно от контроля территории, а уж территория как-то сама: астрологи объявили неделю вепря, население городов и замков увеличилось.

Книжка Alan Turing: The Enigma: The Book That Inspired the Film “The Imitation Game” оказалась слишком хорошей, и я не дочитала ее, фильм The Imitation Game сликшмо плохой, и я не досмотрела его.

С Тьюрингом в моей жизни связано два впечатления. Первое – это воспоминание о том, как Яков Михайлович Иерусалимский, декан нашего мехмата, начал одну из своих лекций для первокурсников объявлением: “Сегодня я предоставлю каждому студенту первого курса личную вычислительную машину, которая никогда вас не подведет – машину Тьюринга”. Спасибо, Яков Михайлович, выданная Вами машина Тьюринга до сих пор со мной, я забочусь о ней, как могу, и планирую передать по наследству сыну. Если такие люди как Вы вдруг предпринимаете иногда vanity search, хочу сказать, что всегда любила Вас. Вы и Вадим Донатович Кряквин – герои моих самых теплых воспоминания об университете. У меня не хватило воображения, чтобы стать математиком, но я могу служить живым доказательством пользы математики в жизни человека.

Второе впечатление – это, конечно, Криптономикон и Алмазный век Нила Стивенсона. В “Алмазном веке” фигурирует та же машина Тьюринга (и ржавый рыцарь Тьюринг на железном троне), в Криптономиконе – рефлексивная игра, не позволявшая союзникам, разгадавшим код Энигмы, использовать это знание против немецких подлодок.
Поэтому я с большим удовольствием принялась за подробную биографию Тьюринга, написанную – к счастью – математиком. Книжка, сразу скажу, замечательная тем, что биографа прежде всего интересует история развития идей своего героя. Абсолютно прекрасно, читать о том, что думал Тьюринг, а не о том, с кем он спал.
10% текста биографии – условно, университетскую довоенную часть, могу смело рекомендовать людям, которые хотят примерно представить себе, что такое настоящая, большая математика. Если в вашем представлении алгебра сводится к квадратному уравнению, попробуйте однажды прочитать, начиная с того момента, как в 1900 году Гильберт формулирует 17 главных нерешенных задач математики.
Ведь что такое математика? Сияющая, абсолютная истина. Не затуманенные недостаточностью опыта естественные науки, не красноречиво-субъективные гуманитарные дисциплины. Истина. Высшее приближение к чистому разуму, доступное человеку.

С 2001 года мы знаем, что так оно и есть (спасибо, Виллард), но со времен Гильберта и до этого прекрасного момента полнота и непротиворечивость математики оставались под вопросом, и это, я вам скажу, крайне мучительно. Многие (и я в том числе) входят в изучение математики с ощущением, что это – единственная безупречная правда. Я поступила в университет в 1998 году, и в нас очень чувствовалось это отношение – все лгут, все неустойчиво, но под грязными волнами есть ледяное дно, которое дает полную онтологическую надежность. Об этом, кстати, рассказывает кино “Игры разума” – математика позволит тебе преодолеть собственную слабость и обманы больного мозга, потому что она больше, чем порождение человеческого сознания.

И вот в начале прошлого века Гильберт озвучивает проблему недоказанности полноты и непротиворечивости математики. Гедель формулирует теорему неполноты арифметики Пеано. Когда я в своих штудиях доползла до этой части правды, я почувствовала, как ледяное дно растаяло, только увеличив количество грязной воды. Возможно, мои дальнейшие действия несколько социопатического толка были прямым следствием неприятного открытия столетней давности. О доказательстве Вилларда я узнала много позже его публикации, поскольку уже давно была математиком-ренегатом, но примерно после этого момента моя жизнь начала приходить к определенному порядку.

Что происходило с теми, кто переживал слом мироздания в режиме реального времени, трудно себе представить. Совсем еще юный Тьюринг пишет свою главную статью On Computable Numbers, with an Application to the Entscheidungsproblem, которая не привносит особой новизны с точки зрения математики, но меняет все, поскольку там теорема Геделя переинтерпретирована в метафоре логических машин, способных действовать по алгоритму. Вот оно, величие математики: иногда вы можете просто переписать уже известные выкладки в новой форме и найти нечто потрясающее. С этой работы Тьюринга началось все, и его участие в взломе алгоритмов другой машины – Энигмы – опирается на раннюю идею, и послевоенная работа по созданию первых электронных вычислительных машин тоже отсюда.

Биограф у Тьюринга потрясающий, вот сколько можно было проследить за движением мысли, столько он проследил. Прочитанные в детстве книжки, переписка, совсем ранние заметки, биографические детали – все, чтобы понять, как можно было дойти до идеи универсальной цифровой алгоритмической машины. На последней трети книжки этот метод дает сбой, читать в мучительных подробностях о конструировании машин МАРК и МАРК II становится невозможно. Я сломалась, и вряд ли вернусь, чтобы продолжить.

Так что – фрагментарно почитать советую, фильм считаю чудовищным и крайне вульгарным, Алан Тьюринг остается энигмой.

.

Хмурый парень с камерой – журналист Джеймс Брабазон, мужчина с автоматом – наемник, торговец оружием и участник неудачного переворота в Экваториальной Гвинеи Николас Ду Тоит.

My Friend the Mercenary

В юности Джеймс хотел стать фотографом, но быстро обнаружил, что в Лондоне каждый первый – фотограф Поэтому он стал работать на телевидении, ездить по горячим точкам снимать репортажи. Афганистан, Ирак, Кения. Карьера не ладилась. Во время одной из командировок в Африку Джеймс узнает, что в Либерии идет вооруженный мятеж, о котором почти ничего не известно во внешнем мире. Существование повстанцев не доказано, ни один журналист не сделал ни одного кадра. Джеймс решает, что это его шанс, придумывает идею фильма о мятеже, фильма, который, может быть, купит телеканал. Денег нет, ресурсов нет, но все довольно быстро срастается – журналист нелегально пересекает границу Либерии в компании наемника Ника.

Первое приключение Джеймса состояло в мучительном многодневном переходе по джунглям до столицы Либерии Монровии, съемках уличных боев и возвращения. Все описанные события тянут на сценарий боевика старой школы – тех, которые сразу шли на видео, минуя кинопрокат. Стрельба, болота, дети-солдаты, кровавые ошметки солдат. Ник едва не умер от дизентерии. Потом Джеймс едва не умер от дизентерии. Много беседует с полевыми командирами Коброй и Драгонмастером. Вспоминается что-то из книжки о ребенке джунглей и Киплинга, где “полу-демоны, полу-дети”. Эта часть книги – больше про выживание, чем про войну, отчет о том, как люди каждый день преодолевают слабость и боль, ползут вперед. Потом та-та-та, та-та-та, все бегут и стреляют – толстовское описание войны на микроуровне, когда все боятся и тянут в разные стороны половичек. Увлекательно.

Джеймс летит в Лондон, чтобы узнать, что его фильм никто не хочет покупать, потому что Либерия – не такая уж горячая тема.  Более того, к самому Джеймсу есть определенные вопросы. Ему назначает встречу незаметный человек – спецслужбы работают хорошо. Кое-кто обвиняет журналиста в том, что он сам наемник и, возможно, военный преступник.

В Либерию Джеймс возвращается очень быстро. Он много рассуждает, что именно тянет его под пули чужой войны. Может быть, это желание доказать своему деду, боевому офицеру, что он тоже настоящий мужчина. Или адреналиновая наркомания. Или желание сделать карьеру журналиста-суперзвезды. Следующие поездки оказываются еще сложнее, чем первая. Джеймс много раз видит, как раздетых пленников выводят во двор и, в лучшем случае, расстреливают. Иногда пытают. На глазах у журналиста юные солдаты разделывают и съедают пленного. Брабазон остается в живых только благодаря своему другу-наемнику Нику, без него бы он, если бы и добрался до места действия, то быстро бы сложил голову.

Где-то в этот момент начал срабатывать мой булшитомер. Джеймс описывает себя как журналиста из учебника: фиксировать, не становиться ни на чью сторону, проверять источники. Понятное дело, что в мемуарах он утверждает, что никогда ни в кого не стрелял, хотя и признает, что у него было оружие. Ну не знаю. Самая же сложная проблема состоит в его отношениях с Ником. Довольно очевидно, что Ник – торговец оружием, наемник и, вероятно, военный преступник. Пес войны, солдат удачи. Романтично звучит, но сводится все к преступлениям. Для Джеймса он главный герой этой истории, потому что с Коброй и Драгонмастером ему коммуницировать сложно, а здесь есть такой вот персонаж, на котором, в добавок, держатся все съемки. Поэтому журналист всячески выгораживает своего друга (или человека, по отношению к которому он испытывает сложные чувства, от замещения фигуры отца до стокгольмского синдрома). Не наемник, а профессиональный солдат, бывший офицер, семейный человек и хороший товарищ.

Ник же постоянно мутит что-то свое. В какой-то момент он предлагает Джеймсу поперевозить кровавые алмазы – наемник знает, где их взять, проблема только вывезти камни из Африки. История с алмазами не развернулась (или Барбазон не пишет об этом в мемуарах, хе-хе), потому что Ник нашел более интересный проект: военный переворот в Экваториальной Гвинее. Несколько известных деятелей – владелец частной армии, сын Маргарет Тэтчер, британские патроны – решили убрать президента, поставить на его место местного политика в изгнании, собрать марионеточное правительство и радостно делить нефтедоллары. Ник отвечал за военную часть операции. По сценарию, все должно выглядеть как народное восстание, и здесь очень бы пригодился “документальный фильм”, снять который и позвали Джеймса.

Быть Лени Риффеншталь африканского путча – сомнительная роль. С другой стороны, Ник рассказывает Джеймсу, что несчастная страна превратится в Швейцарию, настоящий рай. С третьей стороны – весь этот боевик б-класса: вертолет завис над самой поверхностью моря, храбрый журналист спрыгивает в лодку и несется вместе с повстанцами к берегу, серия коротких боев, штурм президентского дворца. Непреодолимое искушение. Джеймс соглашается, хотя и не понимает до конца, на что именно.

Тем временем фильмы Барбазона нашли свое признание. На Западе журналист начал собирать урожай наград, Президент Либерии тоже оценил его творчество и объявил награду за голову Барбазона. Джеймс покинул Африку, занимался семейными делами в Британии и ждал звонка от Ника, чтобы ринуться навстречу главному приключению. Ему повезло не получить тот самый звонок и не сбежать на войну. О провале переворота и аресте всех участников событий Джеймс узнал из новостей.

Фильм Брабазона о восстании в Либерии.

Как нас всех едва не свели в радиоактивный пепел.

By Michael Dobbs One Minute to Midnight: Kennedy, Khrushchev, and Castro on the Brink of Nuclear War

Запредельной невероятности история, которая заставляет поверить в теорию квантовой мультивселенной, описанной Тегмарком: в каждый момент реальность разветвляется на две Вселенных, в одной из которых кот жив, в другой – мертв. Нам с вами сказочно повезло оказаться в мире, порожденном цепочкой крайне маловероятных событий, где вот это вот

сначала случилось, но все повисели-повисели друг напротив друга и развернулись восвояси.

Ракеты с ядерными боеголовками уже были наведены на крупные города США и СССР, советские подводные лодки с ядерными же торпедами шли без связи с Родиной, не зная, началась Третья Мировая или нет, стрелять или не стрелять, Кастро требовал начать предотвращение американского вторжения на Кубу – и он, в принципе, мог взять ракеты под свой контроль. 150 000 американских солдат были готовы к вторжению, когорта высших чиновников США с семьями закончили собирать чемоданы для эвакуации в бомбоубежища, а простые американцы сходили с ума от вполне реальной перспективы ядреной бомбардировки (что только справедливо – должна же их была помучать совесть за Хиросиму), разведовательный самолет случайно залетел в советское воздушное пространство над Чукоткой, что вполне могло быть расценено нашими как начало войны, давно забытые своими же диверсанты мучительно ползли по кубинским болотам, чтобы выполнить миссию по подрыву шахты – миссия устарела, но диверсантам не полагалась связь с базой. Хрущев и Кеннеди обменивались сообщениями через почти случайных людей, который додумывали по ходу ключевые предложения. В сотнях параллельных Вселенных люди до сих пор не приближаются к радиоактивным руинам старых городов. Мы же и забыли, как близко разминулись с копьями атомного огня.

Это поразительно. С одной стороны, два человека, едва знакомые друг с другом, организовали нам все предпосылки для апокалипсиса – Кеннеди, когда разместил ракеты в Италии и Турции, Хрущев, когда в ответ протащил через весь мир свои ракеты и выставил их на Кубе. Это был отдельный подвиг солдат и офицеров – в малоприспособленных судах, маскируясь и давясь в адовых условиях, перевезти ракеты, в рекордные сроки подготовить их к пуску и буквально в момент, когда героическая полная готовность была достигнута, начать сворачивать – и не слететь с катушек, начав свою маленькую ядерную войну. С другой стороны, это была совершенно толстовская война, неподконтрольная людям, которые ее начали. Оба главных человека на планете с трудом ориентировались в ситуации, и, тем более, не управляли всеми своими генералами, солдатами, диверсантами, шпионами и послами.

Нельзя представлять себе эти события, как схватку двух совершенных государственных машин, где на одной стороне были демократические дисциплинированные американцы с лучшей в мире армией, на другой – зловещие советские андроиды. По обе стороны океана оказались люди, которые постоянно ошибались и что-то делали не так. Во время американской операции по преброске ядерных бомбардировщиков участников операции повязала полиция, самолеты B-47  пришлось заправлять на обычной заправке (не знаю, как это возможно), оплачивая расходы личной кредиткой генерала, а машины для транспортировки персонала взяли в прокате, когда уже совсе отчаялись дождаться армейский транспорт. ЦРУ долго не могло распознать ядерные ракеты на Кубе, потому что они были окружены одним жалким забором, а не периметром безопасности.

И так всегда. До сих пор ничего не изменилось, государственные машины так и работают, рождая видимость упорядоченности из хаоса ошибок и маленьких личных интриг.

Отдельная насмешка судьбы состоит в том, что две суперсилы вроде бы разменяли маленькую Кубу в своей игре, но Кеннеди застрелили через год после описываемых событий, Хрущева низложили, а Фидель Кастро правил своим островом еще долгие, долгие десятилетия. Только сейчас Рауль дрогнул и американцы вернут потерянное.