По большому счету, эта книга должна была быть работой по философии науки – как твидовые британские джентельмены-ученые придумали евгенику, и придумывали они ее, опираясь на передовые идеи своего времени, даже на обширные собранные данные, но такая страшная хтонь получилась. Дарвин сделал популярной теорию эволюции и “выживания наиболее приспособленного”. Кузен Дарвина, Фрэнсис Галтон – на вид так абсолютно “объективный” ученый, основной областью его научных интересов была вообще матстатистика, то есть, то, что должно защищать мягкий человеческий разум от его же неспособности к объективному анализу – так вот, Галтон впечатлился дарвинизмом и предположил, что в нем лежит возможность существенно улучшить людей, если увеличить численность потомства более приспособленных и сократить плодовитость менее приспособленных. Это простое построение взорвало сознание многих людей и принесло неисчислимые страдания.

Почти любой американский или европейский деятель начала прошлого века, как минимум, заигрывал с идеей улучшения рода человеческого, которого можно добиться, если немедленно повоздействовать на жизни других людей – одних заставить образовывать правильные пары, другим запретить, третьим стерилизовать, четвертых сразу вывести за пределы генетического пула относительно гуманным способом. Американские бароны-разбойники особенно полюбили евгенику и щедро финансировали исследования – Карнеги, Рокфеллер, Харриман. Рокфеллер так еще и исследовательским центрам в Германии направлял серьезные суммы. Потом их евгенические лаборатории переименовали поприличней, и они продолжили свою работу как вполне уважаемые исследовательские центры в области генетики.

Александр Белл страшно опасался, что глухие переженятся, а потом захватят мир. Джек Лондон считал, что тоже да, надо бы размножаться сильным, а не тем, кто ему не нравится. Черчилль был редким расистом и большим сторонником евгеники – что довольно занятно, учитывая его роль в борьбе с фашизмом. Да толпы симпатичных на вид людей искреннее считали, что определенным людям стоит немедленно прекратить рожать. В общем, это и есть отличительный признак евгеники: если нормальные люди идут к генетикам, чтобы оценить риски для своих потенциальных детей и принять решения для себя, то улучшатели человечества распоряжаются судьбой тех, до кого могут добраться – кого-нибудь, кто уже поражен в правах и находится в уязвимом положении.

При этом, сами евгеники часто не выдержали бы приема собственного лекарства. Черчилль, например, был подвержен приступам жестоких депрессий и страдал от алкоголизма. Таких же, как он, только бедных и бесправных, в США стерилизовали, а в нацистской Германии убивали.

Огромное влияние на евгеническую мысль оказывал общий восторг перед античным миром. Гиббон вовремя написал свой “Упадок и разрушение Римской Империи”, и все такие: оооооо, сейчас варвары нас всех съедят, таких красивых. Фантазия о великом звучном Риме, противостоящем грязнорылым ордам, возбуждала людей девятнадцатого века куда сильнее, чем самих древних римлян. Тем, надо отдать им должное, цвет кожи не казался особенно важной характеристикой человека. И даже история про спартанцев и скалу – выдумка Плутахра, причем, задуманная совсем не как комплимент.

Что еще меня поражает – так это то, что мир всегда един и страдает от разных поветрий разом. Иногда кажется, что есть вот отдельная жуткая страна-изгой, которая заводит у себя людоедские порядки, но очень часто, если приглядеться, то оказывается, что это везде так было. США и Канада не создавали лагерей смерти для неподходящих людей, но насильственные стерилизации индейцев, алкоголиков, душевнобольных, просто каких-то не очень приятных людей, эпилептиков, “слабых умом”, проституток, преступников были абсолютно массовыми, с законодательной фиксацией.

Вот в чем проблема книги, так это в том, что автор – генетик, но эту свою компетенцию разворачивает не полностью. А подготовки в области истории и философии науки ему недостает. Правда же страшно интересно, как соотносится чистое, фактическое знание – и дикие построения. И как довольно абстрактная теория, например, теория эволюционного развития может врываться в идеологию и становиться инструментом политики.

Интересные выводы “по специальности” автора есть во второй части. Обширные программы отбора людей так или иначе были реализованы. Например, американское рабство целиком было такой программой: не все чернокожие пленники могли выдержать плавание через океан, и дальше на плантациях, очевидно, был отбор по определенным качествам. И так несколько поколений. А потомки чернокожих рабов не отличаются от потомков чернокожих людей, которые никогда не были в рабстве.

Вообще, с точки зрения генетика в евгенике много завирального. Идея сохранения чистоты северной расы ложна, потому что северной расы нет как таковой. Направленный отбор – штука сложная, потому что никакой признак не определяется одним геном. Даже цвет глаз зависит от работы почти двухсот генов, каждый из которых кодирует какие-то еще процессы. Рост тоже нетривиальная характеристика. А уж уровень интеллекта совсем трудно свести к каким-то признакам, по которым можно отбирать. И многие признаки сцеплены с другими, которые уже не так желательны – это видно по собакам, которых как раз здорово успели поселекционировать. Идеальной породы нет, и даже служебные собаки имеют свои проблемы, плюс в каждом помете надо быть готовым выбраковывать щенков. Если уж говорить о породах, в которых прицельно отбирали по одному признаку, то большая часть из них стали очень странными созданиями. Людям такого не пожелаешь.

В общем, самое главное – это не сходить с дороги ценностей гуманизма, права на личную автономию, свобод и прав человека. Прошлое показывает, что в любой момент, в самую просвещенную эпоху человечество может поддаться еще одному безумию. Как сказали в новой “Матрице”, ни одна история не заканчивается. Плюс – математики, стоит им отвлечься от математики, становятся авторами безумных и захватывающих идей.

Про евгеников-любителей еще можно почитать:

• совершенно захватывающая биография Алесандра Белла, который и телефон-то свой придумал, только чтобы уже перейти к тому, что считал самым главным в своей жизни: вопросам обучения неслышащих людей звуковой речи. Его мать и жена были глухими, а знаменитая Хелен Келлер – одна из первых слепоглухонемых, получивших образование, училась у его же ученицы.
• биография забытого ученого-систематика рыб Дэвида Джордана, который тоже был популярным деятелем в области евгеники, а еще, очень может быть, отравил основательницу Стэнфордского университета стрихнином.
• биография Менгеле, тоже с элементами детектива.

Однажды Брэнди досталась потертая обувная коробка с блокнотами, заполненными детальными отчетами о достаточно экстремальных опытах над макаками. На некоторых страницах виднелись подозрительные темные брызги. Автором лабораторных записей был доктор Роберт Уайт: выдающийся нейрохирург, враг защитников прав животных, номинант на Нобелевскую премию, автор метода охлаждения мозга, который спасает жизни и сейчас, личный советник Папы Римского по вопросам медицинской этики. Результатом находки стала отличная книга, напоминающая по своей конструкции “Рыбы нет”, где биография ученого совмещается с обсуждением разнообразных исторических и этических вопросов.

Эта история началась во время холодной войны, когда великий хирург и не менее великий коммуникатор Владимир Демихов предъявил миру фотографии живых двухголовых собак, которых собирал из собаки побольше и собаки поменьше, и дал такое интервью американской прессе, что все уже начали представлять себе адовой силы картины советских успехов по трансплантации органов. Доктор Уайт начал свою линию экспериментов. Он отрабатывал новые методы нейрохирургии, которые позволяли делать сложные операции, и искал свой священный грааль – трансплантацию мозга. В пятидесятых как раз начались успешные операции по пересадки почки, но почка – это почка, а вот если бы удалось спасти безнадежно больного человека, дав ему целое новое тело донора, мозг которого безвозвратно погиб. В конце карьеры Уайт говорил, что своим идеальным пациентом он видит Стивена Хокинга. Реакция Хокинга неизвестна, вероятно, он был слишком занят, проживая вполне насыщенную жизнь в своем практически неподвижном теле. По иронии судьбы Хокинг пережил Уайта на восемь лет, ну вообще прожил ненамного меньше его.

Хирург прошел через последовательные эксперименты по изоляции мозга макаки-резуса с сохранением его функциональности на несколько часов. Именно для этого он отработал метод охлаждения мозга, которое существенно замедляет деградацию тканей без доступа кислорода, и это – главный практический вклад Уайта в медицину, за что ему и могли дать нобелевскую премию. Для поддержания работы этого мозга хирург пытался сконструировать аппараты искусственного кровоснабжения, но потом решил, что нет ничего лучше природных решений, и начал использовать для снабжения изолированного мозга подключение к кровеносной системе второй макаки, которая становилась живой системой жизнеобеспечения. Вопрос о функциональности изолированного мозга остается открытым – и крайне интригующим – энцефалограмма показывала активность лобных долей, очень близкую к активности нормального мозга внутри черепной коробки. Но что это было, понять нельзя, поэтому Уайт переключился с изоляции мозга, отработанной до совершенство, на отделение головы, экспериментов по проверке сохранения функций мозга в отделенной голове – и трансплантациях головы.

Это все, включая технически детали операций, автор описывает с замечательной живостью. Мне – ок, но некоторым читателям может быть неприятно. Уайт, кстати, тоже был пиарщиком не хуже Демихова. Однажды он пустил на операцию одну из самых знаменитых журналисток своего времени Ориану Фаллачи. Ориана была очень яркой, красивой и умной. Она брала интервью у Киссенджера, Индиры Ганди, Ясера Арафата – и не тушевалась ни перед кем. Не могу найти в открытом доступе ее статью об экспериментах Уайта The Dead Body and the Living Brain, но постаралась она знатно. “Познакомилась” с макаками лично, попросила – к великому удивлению Уайта – разрешения дать кличку животному, которому предстояло участие в эксперименте, присутствовала на операции и в тот момент, когда завершилось действие анестезии, и отделенная от тела голова явно узнавала Уайта (не проявляя к нему добрых чувств) и пыталась кусаться. Статья получилась исключительно яркая: Ориана упоминает и страдающие глаза макаки и ее ладони, похожие на ладони младенца, и мастерство хирургов, и всю сложность ситуации. Уайт хорошо работал с общественным мнением, публичность помогала ему получать финансирование для лаборатории, но, конечно же, он попал в поле зрения защитников прав животных, которые назначили его одним из главных своих врагов.

Нервы, надо сказать, у него были железные. Уайт не боялся открытых дебатов с активистами, которые называли его доктором мясником, палачом и Франкенштейном. Активисты давили на эмоции, хирург тоже не стеснялся, рассказывая истории детей, которых он спас от мучений и смерти благодаря тому, что успел отработать сложные операции на животных. Но, в конечном итоге, PETA и другие организации можно признать победителями: Уайта они не согнули, и он закончил свою длинную карьеру с всевозможными почестями, но сейчас найти финансирование на опыты, предполагающие что-нибудь типа отрезания голов обезьянам, очень трудно. Хотя сосудистую хирургию, нейрохирургию эти эксперименты продвигают.

Еще он был очень определенным человеком и убежденным католиком. Здесь эта книга перекликается с огромной серией новых работ о природе самосознания и наличия самосознания у животных, например, с Metazoa или The Feeling of Life Itself. Уайт был убежден, что у людей есть бессмертная душа, у животных – нет, поэтому неизбежная смерть сотен животных в его лаборатории печальна, но оправдана. И он же внес большой вклад в переосмысление концепции смерти: если раньше смертью считалась остановка сердцебиения и дыхания, то Уайт много вложил в то, чтобы смертью стала смерть мозга. Он даже смог убедить в этом Ватикан – немаловажное достижение. Без этих усилий вопросы трансплантологии двигались бы медленней.

Главная же мечта Уайта – пересадить человеку целое здоровое тело, чтобы спасти жизнь, так и не воплотилась. Сам он просто не успел, по возрасту ушел на пенсию, хотя и после этого продолжал много писать. Это ужасно грустная часть книги: как Уайта подвигают все ближе к выходу, и как после его ухода предлагают забрать все, что хочет, из лаборатории, потому что остальное пойдет в утиль. Стопором в развитии его линии работы стали как этически-эстетические проблемы – никто не хочет финансировать извлечение мозгов – так и временный логический тупик: скорее всего, можно трансплантировать тело, но нельзя заставить его двигаться. Уайт оценивал полную стоимость первой такой операции в четыре миллиона долларов (включая тренировку двух команд медиков, сложное оборудование, подготовку и пост-операционный уход). Вроде бы обсуждались варианты в Киеве, Москве и Санкт-Петербурге, но нет. Нужен идеальный донор с погибшим мозгом и пациент, который готов спасти жизнь ценой полного паралича – новое тело станет же просто биологической системой кровоснабжения для мозга. Валерий Спиридонов, страдающий от тяжелой болезни, разрушающей его мышцы, сам выходил на контакт с несколько эпатажным хирургом Серджо Канаверо, который хочет продолжить дело Уайта, но операция не состоялась и, видимо, к лучшему – недавно Валерий дал интервью, которое вызывает только восхищение и радость за него.

Но прогресс идет. Экспериментальные установки уже позволяют передавать сигнал от головного мозга – спинному, обходя омертвевшую ткань. Это не очень практичный успех: один из пациентов научился ходить, но это требует длительного обучения, каждый шаг выполняется сознательным усилием, все страшно дорого. Идея вживлять в мозг электроды, чтобы управлять с их помощью компьютером, тоже пока не вышла в промышленную эксплуатацию. Но однажды это случится. Принципиальная возможность есть – значит, технология может развиться. Илон Маск вот финансирует нейроинтерфейс (интересно было бы увидеть фотографии из его лабораторий). Не то что бы это бессмертие – мозг тоже уязвимый орган, и представлять себе трехсотлетних богачей, покупающих новые и новые тела для старых голов, преждевременно. Но что-то да будет.

Косметологический маркетинг поднял средний уровень знаний об устройстве человеческой кожи на необычайно высокий уровень – я думаю, что о сердце, мышцах или печени, в среднем, люди меньше знают. БОльшинство моих знакомых женщин могут прочитать небольшую лекцию о трех слоях кожи, о фибропластах, коллагене, эластине, кожном микробиоме, о функции гилауроновой кислоты, воздействии ретинола, принципах эффективности лазера, ультразвука, инфракрасного излучения. На этом фоне книга британского дерматолога оказывается внезапно полезной – и она здорово меняет взгляд на кожу. Перестаешь смотреть на нее как на ткань, с которой постоянно надо что-то делать, и понимаешь, что человеческая кожа – это действительно орган, устройство которого не ограничивается знаменитым коллагеном.

Собственно, это главная мысль книги: кожа – не ткань, не мягкий барьер, защищающий все важное от внешней среды, а самостоятельный орган. Сложность и красота взаимодействия кожи с остальными системами поражает. Вот, например, имунная система. Когда кожа контактирует с новым патогеном, специальные клетки Лангерганса поглощают характерные для него молекулы – эпитопы, и транспортируют их в лимфоузлы, где происходит сложный и до сих пор не до конца понятный процесс “запоминания” имунной системой профиля угрозы. Специальные вещества – гистамины, которые выделяют клетки кожи в ответ на повреждение, управляют работой кровеносных сосудов на поверхности. Вещества, связанные с воспалением, подавляют интенсивность болевых сигналов.

Особенно круто описывается связь кожи с нервной системой. Чувствительность к прикосновению и температуре кажется довольно самоочевидной функцией, но устроена она крайне изощренно. С не менее сложными результатами: мы же чувствуем огромное разнообразие разных телесных ощущений, не только градации этих двух. Там основа (о, как же здорово, когда автор пишет, что именно происходит) состоит в том, что при растяжении клеток-рецепторов на 0,001 мм в синаптическую жидкость выделяются ионы натрия, которые создают электрический потенциал, необходимый для передачи сигнала по нерву. Система срабатывает очень быстро, и, что еще важнее, быстро “перезаряжается”, так что может подавать сигнал так долго, как действует давление на кожу. Другое дело, что мозг может заглушать этот сигнал, если он признается неважным и фоновым – как ощущение от одежды, например. Боль фиксируется отдельным классом рецепторов – ноцицепторами – механическим, температурными и химическими, которые, соответственно, считывают разрыв или разрезание кожи, слишком высокую (от 43 градусов) или слишком холодную температуру, химическое раздражение. При этом, сигнал от других рецепторов, например, реагирующих на вибрацию, может заглушать болевой сигнал – они же по одному нерву идут. Поэтому потереть ушибленное место иногда бывает полезным. И интенсивность сигнала управляется мозгом, который может подавить болевые ощущения, если есть такая необходимость. Или наоборот. Автор указывает на другую книгу, которая целиком посвящена теме чувствительности кожи, Touch: The Science of Hand, Heart and Mind, надо будет почитать.

Еще одна интересная мысль о связи между сенсорами и мозгом – автор пишет, что мозг собирает полную картинку ситуации, жертвуя иногда оперативностью: например, человек услышит звук хлопка двумя ладонями на заметные доли секунды позже, чем увидит хлопок. Но система обработки сигнала в мозгу подтормозит визуальное восприятие, чтобы все событие было воспринято одновременно. И вообще только 20% нервных волокон, которые ведут к зрительной зоне мозга, непосредственно связаны с оптическим нервом. Остальное все – из других участков мозга, которые сами по себе ничего не видят. Это поразительно. Сразу становится нас всех очень жалко, потому что иллюзорность нашей жизни – не красивая метафора, а физиологическая правда. С другой стороны, раз мы так прекрасно в этой иллюзии выживаем, то нельзя нами не восхититься.

Там еще много увлекательного. Автор с удовольствием цитирует Мишеля Фуко и рассуждает о функциях татуировок, рассказывает, что кожные клещики не имеют ануса, поэтому однажды просто лопаются от съеденного кожного сала, вши несут полукомедийную кару за свою паразитическую жизнь – легко лопаются под давлением человеческой крови и часто заспаривают друг друга до смерти, в Танзании полный набор частей тела альбиноса можно продать за шокирующие для этой страны 100 000 $. Главное, что дает книга – редкую смену оптики. Перестаешь думать о том, что кожа обязана быть ровной и гладкой. Просто хорошо, что она есть такая, какая есть.

Примерно 30 миллионов человек сделали “развлекательные” тесты ДНК в сервисах типа 23andme, большинство из них – жители США. Тесты эти почти игрушечные, но в одном работают неплохо – показывают степень родства между людьми. В принципе, существующего покрытия тестами американцев достаточно, чтобы для любого из них получить информацию о родственниках хотя бы в третьем колене. И тут, конечно, открылся портал во вселенную сценариев мыльных опер. На Амазоне уже с десяток разных книжек про драмы, которые принесли внезапные результаты теста, я прочитала эту – потому что про нее написали в NYT, так бы я этот новый жанр и не увидела.

Книжка устроена как рассказ о мире любительских ДНК-тестов вообще и приправлена частными историями. Основной сюжет – как невероятно крутая пенсионерка Элис, которая ведет чудесную гиковскую жизнь, почти случайно заказала тест 23andme, плюнула в пробирку, получила результат – и уже не знала, что и думать. Она была старшей из семи детей в семье ирландских католиков, которые всегда гордились этой своей ирландской идентичностью. А результаты тестов показывают, что Элис ирландка только на половину, а вторая половина – откуда-то из Восточной Европы. Первая мысль – ошибка теста – оказалась неверной.

Вторая гипотеза тоже очевидна. Таких ситуаций, когда внезапно вскрывается, что человек всю жизнь считал своим отцом мужчину, с которым биологически никак не связан, ДНК-тесты вскрывают достаточно часто (хотя и не в трети случаев, как говорит расхожая байка), для них уже придумали название NPE – non-parent event, люди, сделавшие такое открытие, пишут о себе: я – NPE, созданы группы поддержки, сообщества, терапия разная. Очень часто за этим стоит усыновление или ЭКО с использованием донорской спермы. Раньше было принято скрывать такие вещи, но вполне безвинные семейные тайны потом больно бьют по людям – вроде бы ничего не меняется фактически, но внезапно осознание себя, своей роли в семье и в мире страшно меняется.

Некоторые находят в базах сразу десять своих сводных братьев и сестер – это означает, что отцом был донор спермы. Тоже непростая ситуация, потому что когда-то донор заключал сделку, условием которой была анонимность и отсутствие возможности найти его выросшим детям. А теперь к порогу приходят толпы потомков, которые хотят познакомиться – и это не то, на что человек рассчитывал тридцать лет назад. Как потомки находят папеньку? Даже если донор не прошел ДНК-тест, кто-то из его родственников почти наверняка уже в базе, есть методы деанонимизации.

И здесь со всеми этими тайнами рождения интересные вещи происходят. Описывается несколько случаев, когда взрослый человек – усыновленный или никогда не имевшей связи с отцовской или материнской ветвью семьи – с помощью архивов и поиска по документам находил родственников. И это очень важное событие, потому что жизнь прожита с этой пустотой на месте кровной семьи, без знания, кто ты есть на самом деле. Мне это чувство не может быть понятно, потому что я к знанию своих корней по умолчанию привыкла, как к части тела, но думаю, что да, это важно, как часть тела. Часто замечательно получается: внезапно у человека отрастает новая ветка – с кузенами, сводными братьями и сестрами, и они чувствуют глубокое родство. Уже все взрослые, и прямая помощь не нужна, просто жизнь достраивается до полноты. День Благодарения за общим столом, Рождество, походы – а потом кто-то плюет в пробирку и оказывается, что нет, все-таки они не родственники. Документы документами, но просто совпало – в тот самый день несколько младенцев подкинули в бэби-бокс, несколько младенцев усыновили, и никакой кровной связи, на самом деле нет. Этот сценарий из раза в раз повторяется – но иногда получается так, что чужие люди становятся родными, потому что считают, что они связаны биологически – и это абсолютная ценность а потом, когда биология опровергается, продолжают считать себя близкими людьми, потому что семья важнее всего, а что такое сейчас семья, довольно трудно понять.

Здесь в комплект, конечно, стоит послушать книжку Эндрю Соломона New Family Values, в которой он рассказывает об удивительно разных по своему устройству семьях. Есть термин “нуклеарная семья”, обозначающая родителей и их несовершеннолетних детей. Эта метафора обнаруживает второй слой – когда-то Бор придумал нуклеарную модель атома, и все подумали, что поняли основу бытия, а потом поняли, как заблуждались, и что материя, в каком-то упрощенном представлении состоит из атомов, но квантовая механика куда как сложнее, и ткань мира состоит из многих разных частиц, связанных с собой не только электромагнитным взаимодействием.

В США отдельная уникальная ситуация сложилась. Там исследование семейной истории давно является почтенным хобби для среднего класса – кто-то ведет род от первых поселенцев и страшно этим гордится, кто-то под влиянием мормонской идеи спасения душ предков через посмертное крещение этим занимается – чтобы спасти предков, нужно точно их знать. Мормоны внесли колоссальный вклад в дело исследования семейных историй, влили прорву денег, с 1930 года они сохраняли микрофильмами архивные записи со всего мира, с 1965 работает общедоступный подземный ковчег данных, куда отовсюду приезжают люди, чтобы неделями искать свое прошлое. Там одних волонтеров работает по 400 человек каждую неделю. Уже в 1879 в NYT была заметка, где США назвали самой хорошо происследованной с точки зрения генеалогии нацией в мире. До эпохи ДНК-тестирования уже были базы данных документов и рынок других инструментов для любителей – как всегда в США примерно все превращается в хорошо работающий бизнес с множеством удобных штук. По подсчетам, средний любительский бюджет такого исследователя семейного прошлого составлял около 500 $ в год – на журналы, выписки, поездки, мастер-классы и встречи.

Первая компания, поставляющая домашние тесты – FamilyTreeDNA основал такой любитель семейной истории. Гринспан узнал, что в университете делают ДНК-исследования, определяющие примерные регионы расселения предков, позвонил туда и спросил, можно ли купить у них пару наборов для тестирования. Ему сказали, что не продают такое. “А кто продает?” – “Да никто!”. И это была идея, которая сделала немолодого генеалога-дилетанта основателем инновационного бизнеса.

Тут, конечно, нельзя не вспомнить еще одну книжку – роман Синклера Льюиса “Кингсблад – потомок королей”. Там в небольшом городке Кингсблады задавались, что ведут род от легендарной личности, одного из отцов-основателей поселения, некого Кингсблада, пока главный герой не раскопал в архивах, что их прославленный предок был негром. Тогда еще негласно работало правило “одной капли” – не важно, какая у тебя доля африканской крови, все равно ты негр. Тайна мгновенно вырвалась на свободу, все эти почтенные люди превратились в негров, прелестную рыженькую дочь героя перестали пускать в школу, все друзья отвернулись, в лавке не продавали продукты, прислуга ушла, соседи уже начали кроить простыни на колпаки с дырками для глаз. Почитайте, если настроение есть, Синклер Льюис вообще отличный автор, с большим чувством юмора. Даже “У нас это невозможно”, которую тоже стоит прочитать, смешная книжка, хотя и пугающая до заикания.

В “Сломанном дереве” описывается похожая ситуация, хотя и без Ку-Клус-Клана – как один парень всегда считал, что он итальянец по крови, даже ездил в Сицилию, вдохнуть воздух исторической родины. Даже взял имя Розарио Кастрономо, пел оперные партии и взращивал в себе итальянскую идентичность. ДНК-тест показал, что он на 18% африканец, немного индеец и чуть-чуть азиат. Продолжил исследовать, узнал, что его бабушка по материнской линии вышла замуж за чернокожего, и в сороковых годах его дед отправился в тюрьму за открытый брак с белой женщиной. Поэтому его мать воспитывалась в приюте и семейная история всегда была покрыта тайной. К счастью, этот герой оказался стойким духом человеком и принялся погружаться в свою новую идентичность. Не всем это удается.

Одна из главных героинь книги – Элис, которая оказалась не настолько ирландкой, как она привыкла думать, посвятила разгадке тайны пару лет своей жизни – протестировала не меньше двадцати человек из числа родственников, стала экспертом по анализу данных генома (ее брат даже специальное приложение сделал), встретилась с предполагаемыми родственниками много раз, вручную перебрала все документы закрытого уже роддома, где появился на свет ее отец. Вместе с сестрами, братьями, двоюродным братом, который оказался ей вовсе не братом, они дошли до правды, и эта история закончилась вполне счастливо.

Я когда-то даже купила набор 23AndMe, но так и не воспользовалась. С вливанием своих генетических данных в мировую сингулярность я решила подождать, пока это еще возможно. Тут же в чем штука: мой генокод – не совсем мой, он наполовину моей сестры, наполовину родителей и наполовину моего сына, на четверть – двоюродных братьев и сестер, и так далее, и не очень ясно, как можно этим предельно личным и предельно распределенным распоряжаться. Это размен развлечения на включение в чужую базу персональных данных, последствия которого мне не до конца ясны. Однажды все там окажутся, разумеется, но не обязательно делать это своими руками.

Провела без десяти минут круглые сутки в горячей и плотной вселенной романа об индийских врачах, лечащих в Эфиопии бедняков и министров. Я купила аудиокнигу в исполнении актера индийского происхождения, и думаю, что это идеальная версия романа. Сунил Малхотра и сам по себе хороший чтец – выразительный без спектакля, и различимый акцент здесь как нельзя кстати.

Автор романа вырос в семье врачей-индусов, которые, как и герои его книги, работали в клинике при миссии в Аддис-Абеба. Тот случай, когда человек пишет о хорошо знакомых ему вещах – жизни отдельной небогатой клиники, жизни в Эфиопии – и это очень здорово получается. Там все неимоверно абсурдно: для части пациентов существенной частью лечения оказывается вареное яйцо и сладкий чай, который подают больным вместе с порцией витаминов и антибиотиков. А другие пациенты этих же врачей – жены и дети министров его величества Императора. Поэтому многие сложные вопросы глава миссии может решать по звонку в Правительство. Заведение это вроде бы религиозное, финансируется американской общиной, но догматы – последнее, что там людей интересует. Библии они не раздают, главные врачи не верят ни во что, или верят во все сразу, а прежде всего в Лорда Шиву. Когда одна из монахинь-медиков внезапно оказывает беременной, всех волнует исключительно ее здоровье, а не нарушение обета. Об этом никто и не вспоминает.

Роман поставляет ожидаемые порции экзотики и африканских ужасов, но – и это очень важно – основа у него очень универсальная. Семья, любовь, работа. Автор пишет по-хорошему беззастенчиво: технически история рассказывается от первого лица, но добрая треть сцен посвящена событиям, детали которых рассказчику не могли быть известны. Длинные описания, размашистые сюжетные ходы, совпадения, внезапные спасения, мономании героев, муму и санта-барбара всякая – все это воспринимается как норма, потому что роман во всех смыслах полнокровный. Ну и потому что всякие гады в нем появляются только на периферии, а так все герои прекрасные люди и Врачи с большой буквы. В числе минорных гадов – сотрудница КГБ с легендой врача советского госпиталя.

А Эфиопия, конечно, удивительная страна. Единственное государство в Африке, которое (не без помощи России) никогда не было колонией. Страна под сильным влиянием Италии, с основной религией – христианством, и вроде бы православием, но совсем другим, не имеющим отношения к византийской ветви. Была когда-то волшебной Абиссинией.

После этого романа невозможно не начать присматривать билеты в Адис.

В комплект рекомендую отличную книжку российских авторов “Что такое Африка”. У меня после ее прочтения изменились все мои дикие и примитивные представления о континенте! И совершенно поразительный мемуар журналиста, крепко сдружившегося с полевым командиром либерийских наемников, это прям нечто.

Перевод на русский язык: “Камера смертников. Последние минуты”

В обязанности пресс-секретаря Департамента юстиции Техаса входит посещение всех смертных казней штата. Потому что как же иначе потом написать пресс-релиз. В Техасе к смертной казни относятся с большим энтузиазмом, поэтому автор успела посмотреть более чем на триста насильственных смертей.

Я предполагала, что книга будет рефлексией этого поразительного опыта, который, по-хорошему, ни с кем не должен случаться. Вряд ли можно на постоянной основе без последствий смотреть, как людей прикручивают к каталке и убивают с помощью смертельной инъекции (на самом деле, с помощью смертельной капельницы с тремя препаратами). Должно что-то произойти, может, новое понимание границы жизни и смерти, инсайт какой-то вспыхнуть.

На деле здесь мало про инсайты и философию предельного, вся книга – это ответочка работодателю от недовольного увольнением сотрудника. Хорошо быть пиарщиком и иметь на руках крутой материал! Вместо того, чтобы просто в суд подать, Мишель подала в суд и написала книжку, которая оказалась вполне в духе времени, когда книжки девочки-гробовщицы отлично пошла, судмедэксперт тоже хорошо выступил, еще есть целая серия такого, например, мемуары спецов, которые места преступлений от всякого ужасного отмывают.

Техас – очень лояльный к смертной казни штат, сама Мишель выросла в городке, где все так или иначе связаны с службой исполнения наказаний, поэтому для нее тюрьма строгого режима – не ад на земле, а нормальное такое место. Она с замечательным спокойствием описывает, как раз за разом заходит в комнату для наблюдателей – за стеклянной стеной со стороны головы преступника отделено пространство для родственников его жертв, со стороны ног – для его собственных родных. Мишель обычно присоединялась к родным убийц, хотя несколько раз была и в помещении собственно казни. Толстокожесть развивается необыкновенная – как-то один из приговоренных разошелся во время последнего слова, и все говорил, и говорил – длительность этого слова не особенно регламентируется, а она думала, что из-за этого гада пропустит сейчас ланч. Во время беременности она тоже продолжала работать, как обычно. Периодически Мишель, конечно, вставляет задумчивое упоминание, что как-то оно не очень комфортно было, но не чувствую здесь искренности. Основная задача книги – расправиться с lying assholes (бывшим работодателем), ну и интересное порассказывать.

Еще из сквозных тем проходит история с последней трапезой. Оказывается, была такая традиция, действительно, приговоренный перед казнью мог в некоторых пределах “заказать” себе что-то особенное. За еду отвечал тоже заключенный, бывший рок-музыкант, обучившийся кулинарии у настоящего шефа (тоже заключенного). Вопреки легенде, блюда высокой кухни к столу смертников не поставляли, но что-то хорошее старались предложить. Если кто-то потребовал бы филе миньон и омара, то ему дали бы некоторое приближение в виде бургера и рыбы. Однажды Мишель сама бегала в магазин за камбалой (7 долларов), чтобы кто-то напоследок съел то, что хотел. Обычно смертники просили чизбургер, Мишель этот чизбургер пробовала и утверждает, что это лучший чизбургер в мире. Правда, большинство и чизбургер свой не одолевали, теряли аппетит. При новой уже администрации кто-то запросил еды на десятерых, не съел ничего, и традицию отменили вовсе – что все ели, то и смертник получал.

А так они в этой своей тюряге с “зеленой милей” душа в душу все жили. Приговоренная за убийство мужа и двоих маленьких детей Фрэнсис Ньютон связала для матери Мишель плед с желтыми розами. Один из заключенных, пока ждал казни двадцать лет, не только заочное образование успел получить, но и завести приличный небольшой бизнес на открыточках (вау, великая страна – Америка). И книги переводил на шрифт Брайля! С одним из приговоренных Мишель и остальные сотрудники так подружились, что рыдали и горевали, когда пришел его срок.

Бывали ЧП и просто странные вещи – тюремные восстания и побеги, нападения на конвои, попытки суицида, вспышки кори и гриппа, кто-то, ровно по Кингу, держал в камере ручную мышь, кто-то устраивал ритуалы черной магии. В лучших традициях прозрачности Мишель обо всем рассказывала на пресс-конференциях. И сопровождала журналистов по внутренностям тюрьмы, насколько позволяли правила. Неудивительно, что потом ей трудно было найти работу: специализация.

Сейчас в США много обсуждается смертная казнь, я послушала один из выпусков вечернего шоу Джона Оливера на эту тему, там, где он рассказывает о смертельном абсурде ситуации: как фармкомпании отказываются участвовать в тендерах на продажу медикаментов для смертной казни – прибыли немного, а для бренда не очень. И кто-то даже заказал препараты для казни где-то в Европе! Что производят умервщление не врачи, врачам нельзя, а люди, которые немного подучились иголкой в вену тыкать, поэтому иногда приговоренные мучаются часами (интересно, что при этом происходит с наблюдателями со стороны головы и со стороны ног). Самый мозговыносящий случай связан с выигранным одним из приговоренных судов, в результате которого суд разрешил ему предоставить для казни собственные препараты. А еще это очень дорого, дороже, чем пожизненное заключение – все равно до исполнения приговора проходят годы и десятилетия, во время которых тратятся страшные деньги на юристов, административную работу и обеспечение безопасности.

Мишель в этом вопросе внезапно сближается с Достоевским. В “ее” тюрьме казни всегда проходили ок, она поражалась, как быстро и незаметно наступала смерть – ну, для нее незаметно, у человека на каталке по этому поводу могло быть другое мнение. Но она столько общалась с приговоренными, что видела, как отсидевший двадцать лет смертник становился уже совсем другой личностью, не тем семнадцатилетним подростком, который совершил убийство. Убивает один, казнят другого.

Под эту книжку я окончательно все поняла про продажи: три всадника продаж – это Страх, Скука и Надежда. Если вам что-то надо продать, стройте их алтари, воскуривайте там фимиам и все будет. Это если хотите продать. Если хочется купить, видимо, надо себя спрашивать, чего ты боишься, на что надеешься и проверить, не маешься ли от безделья.

Мир официальной “нормальной” медицины – это наслоения устоявшихся практик, которые продолжаются, потому что “так делают всегда и мой клинический опыт подсказывает”, беспримесной коммерции, безумных гипотез от энтузиастов – и некоторого количества льда в этой мутной воде в виде подтвержденных результатов исследований эффективности, на которых строятся современные протоколы лечения. И все продается – даже какие-то абсурдные вещи – через страх, надежду и скуку. Скука, кстати, не хуже первых двух продает в этой сфере – все витамины, БАДы, сомнительные процедуры типа посветить на кровь прямо в вену через иголку с фонариком – это же импульсивно-имиджевые покупки.

Книжка вообще хорошая и нужная, но не то что бы увлекательная. Пока читала, думала, что в нон-фикшене тоже нужна большая сюжетная арка, проходящая через всю работу. А здесь очень много оживляющих мелких баечек – как Джон Сноу принимал роды у королевы Виктории, как проверяли влияние состава тканей нижнего белья на половое влечение (почему-то на крысах), как Эвите Перон пришлось пережить лоботомию. Байки прекрасные, но общий сюжет книги состоит в том, что были при Галене люди идиотами и лечили друг друга мышиным пометом и кровопусканиями, и сейчас не лучше – полно хирургических операций без доказанной пользы, а мышиный помет заменяют БАДы, которые, кстати, гораздо дороже. Это в американской книжке автор завернул бы какой-нибудь путь героя – перековал бы антипрививочников в маньяков вакцинации, например. Впрочем, недостаток сюжетности в книге автор восполнил скандалом вокруг девушки из инстаграма, которая рекомендовала всем подписчикам сложносочиненные “схемы” из разнообразных витаминчико и, почему-то, травы росторопши.

Если по существу книги, то оно – существо – очень печальное. Я всегда думала, что есть лекарства из аптеки – они проверенные и понятные, а есть всякие БАДы и гомеопатия, это ерунда, иногда опасная, потому что их никто толком не контролирует. Но выясняется, что почти все оно ерунда, потому что настоящие двойные слепые рандомизированные исследования на хороших выборках проводятся, прямо скажем, редко. В России с ними вообще швах (чтобы подогнать результаты, будут делать подвыборки для левой и правой ноздри отдельно), в Китае – еще хуже, приходится ответственных расстреливать за создание адских контор по выпуску таблетированного ада, да и в США/Европе оно тоже не блестяще. Кризис воспроизводимости адский, результаты колоссального количества исследований оказываются никому не известными, потому что отрицательными результатами никто делиться не хочет.

Мир вокруг зыбок, на веру ничего нельзя принимать, но и проверять все мы не можем. Независимо от того, как далеко продвинулся прогресс, больше всего все люди хотят поверить в какое-нибудь чудо. Если не порошок из мумии, то почему бы не сверхвысокая доза витамина С каждый день. Я тоже хочу, и, наверное, часто верю, хотя и сама этого не замечаю. Чтобы удерживаться в рамках рациональности, необходимо постоянное усилие, нечеловеческое по своей природе. Тогда как чудеса действительно есть, просто их трудно осознать таковыми. Победа над оспой – это чудо, изгнание полиомиелита, безболезненная стоматология, замечательно обезболенные роды, упавшая младенческая и материнская смертность. Все это – скучные, великолепные чудеса, которые дают надежду.

И это, надо сопротивляться всем трем всадникам какпокалипсиса – Доверчивости, Страху и Скуке.

Nine Pints: A Journey Through the Money, Medicine, and Mysteries of Blood

Книга о том, как устроены разные индустрии вокруг такого странного товара как человеческая кровь. Возможно, перед чтением стоит узнать, что предыдущие работы автора посвящены проблемам беженцев, “невидимой индустрии” товарных перевозок (самой интересно, как вообще возможна рентабельная доставка бананов через весь мир) и общественной санитарии в разных странах. То есть, это как бы Мэри Роуч, которая тоже любит выстраивать книжки вокруг одной темы (например, человеческих трупов, секса или пищеварения), но с большей долей социальной ответственности.

“Девять пинт” местами здоровская, местами ну так. Лучшие главы посвящены тому, что обещано в заголовке – деньгам. Всерьез пользоваться переливанием крови начали во время Первой Мировой: уже умели подбирать подходящего донора по группе крови и не убивать реципиента гемошоком, научились какое-то время хранить кровь в емкостях (цитрин и глюкоза), поняли, что очень часто переливание – это спасение. Но мир тогда был еще совсем юн, поэтому о проблемах, связанных с опасными инфекциями не особенно задумывались. А главное – не было именно системы донорства с регулярной сдачей, банком крови, скринингами, системой доставки. О добровольном донорстве в пользу незнакомцев никто и не думал, потому что это слишком уж странно.

В некоторых штатах США еще в середине века знатными донорами стали заключенные тюрем: за каждую пинту крови им на сколько-то дней сокращали срок. В Америке же процветал бизнес продавцов крови, которые брали этот ценный ресурс у желающих за небольшую плату и перепродавали в больницы. Потом было еще много разных трагедий и ошибок, пока не стало понятным, что торговля кровью может иногда помогать тактически, но в длинной перспективе, скорее, плоха.

Система может полагаться только на добровольных доноров, которые безвозмездно сдают кровь на регулярной основе. Как учит нас маркетинг, стоимость привлечения всегда выше стоимости удержания, поэтому важно, чтобы были люди, которые, скажем, раз в пол года ходят и сдают кровь. Просто так. Новые доноры чаще всего заводятся от старых – люди склонны действовать по примеру товарищей. А из всех-всех мер поощрения доноров эффективней всего оказывается смс, в которой пишут что-то вроде “спасибо, ваша кровь помогла человеку, ее использовали тогда-то в такой-то больнице”. Для полной устойчивости системы от 1 до 3 процентов жителей страны должны быть добровольными донорами. По статистике ВОЗ, в 2013 году в 180 странах было сделано 112,5 миллионов сдач крови, при этом, на страны с высокими доходами граждан приходится почти половина, хотя живет там 19% человечества. Сытые и благополучные люди кровь сдают куда охотней.

Но, конечно же, и в самых благополучных странах есть свои проблемы. Вот в США, например, запрещено продавать за деньги человеческие органы и части тела. Однако плазма крови – в которой нет собственно клеток – под определение органа или части тела не подходит, поэтому ей вполне успешно торгуют. По стране прямо сейчас действует более 500 коммерческих центров сдачи плазмы – забор происходит через процедуру плазмофореза, когда эритроциты-тромобоциты-лейкоциты остаются при своем хозяине – и законодательство позволяет сдавать плазму два раза в неделю. В Европе сдача допустима не чаще, чем раз в две недели. Средняя цена одной порции для донора – 30-50$, и это крайне выгодно для фармацевтической индустрии, потому что из плазмы делаются важные препараты для терапии, например, гемофиликов. Так люди с гемофилией постоянно страдали и умирали в раннем возрасте, но с приходом факторов свертываемости, выделенных из плазмы, могут вести практически нормальную жизнь. Правда, этот класс лекарств появился в восьмидесятых годах, поэтому уже через несколько лет больные начали буквально тысячами умирать от непонятной новой инфекции, которая теперь хорошо известна как ВИЧ. Поскольку для изготовления лекарств нужно много плазмы, один зараженный донор мог инфицировать огромную партию. Тогда их совсем плохо проверяли. Да и сейчас коммерческие центры сбора могут закрывать глаза на какие-то настораживающие вещи, а люди, сдающие плазму за 30$, чтобы купить себе еды, очевидно, не очень здоровые доноры. По статистике, содержание иммуноглобулина в американской платной плазме сильно меньше, чем в европейской волонтерской. Но первой больше, намного больше, и она идет на экспорт.

У Роуз упоминается отличная книжка про весь “красный рынок” – я писала о ней здесь. Там еще есть выдержки в духе: в 1998 году баррель нефти стоил 13$, а баррель человеческой крови – 20 000 $, все ценые проивзодные барреля нефти – 42,59$, а все производные барреля крови – 67 000 $. Не знаю, что сколько сейчас, но да, кровь дороже нефти. Неудивительно, что созданием “домов вампиров” промышлял диктатор Никарагуа, а в Индии до сих пор еще находят “кровавые фермы”, о роде деятельности которых легко догадаться.

Что еще здорово в книжке, так это легкий и точный выбор углов для обзора необъятной темы. Всю эту область обозреть невозможно, поэтому автор поступает абсолютно верно – берет то, что интересней именно ей, а, поскольку автор – женщина, то в книге есть отдельная глава о том, что в отдельных частях мира женщин во время менструаций до сих пор выбрасывают из социальной жизни, и отдельная глава о поразительном рынке средств для женской гигиены и индийском миллионере и суперзвезде, который разбогател, придумав простой станок для изготовления самых дешевых прокладок в мире. Станок этот может даже без электричества работать, на ручном приводе. Хорошая штука для страны, где стоимость пачки чего-нибудь-с-крылышками – слишком большая сумма для миллионов людей, чтобы выбросить ее в мусор.

Unnatural Causes by Dr Richard Shepherd

Обычно книжки о смерти пишут веселыми или хотя бы исполненными светлой духоподъемности. Но не таков ведущий английский патологоанатом-криминалист (в наших реалиях, вероятно, судмедэксперт), успевший провести более двадцати трех тысяч вскрытий за свою длинную-длинную карьеру, в том числе, в самых ужасных ситуациях, связанных с массовой гибелью людей. Он написал – и сам начитал – премрачную книгу. Даже nice cup of tea фигурируют в ней всего два раза. Весь английский юмор, который можно было бы ожидать, состоит в том, что у автора отсутствует желание проявлять чувство юмора. Никакой особой надежды и торжества над темной стороной жизни в книге тоже нет. В общем, хорошая книжка, если вы, в принципе, такое читаете.

У самого автора жизнь была не слишком веселая. Он совсем рано потерял мать, она умерла в больнице из-за тяжелой болезни сердца, и для мальчика так получилось, что мама легла в больницу и все, больше он ее никогда не увидел. На похороны его не взяли, Ричард просто вернулся домой из школы, а там – скорбные друзья и родственники на поминках. Он сам связывает эту трагедию с тем, что, когда одноклассник принес в школу учебник по судебной экспертизе, чтобы попугать ребят, Ричард не испугался, а, скорее, успокоился: так вот как выглядит мертвое тело, и вот что с ним происходит. Потом он влюбился в идею быть доктором, который помогает полиции расследовать преступления – и нашел свое призвание. 

Даже на закате своей блестящей карьеры автор с большим энтузиастом решает сложные задачи: можно ли обвинить человека, который толкнул женщину 59 лет так, что она сломала кость таза, в том, что она умерла через несколько дней, при том, что пациентка страдала от тяжелого алкоголизма и сопутствующих заболеваний, диабетом и астмой? Что именно послужило причиной смерти, и была ли эта причина напрямую связана с переломом? В зависимости от того, что патологоанатом напишет в заключении, судья будет выбирать между несчастным случаем, непредумышленным убийством и просто убийством.

Значительная часть книги посвящена именно этому: сначала автор, стараясь быть как можно более объективным, пишет подробное заключение, а потом он переживает часы и часы в кабинке для “свидетелей-экспертов”, пока адвокаты потрошат его, чтобы вытрясти “правильные” выводы. И стоит ему ошибиться в какой-то мелочи, например, поставить дату в неверном формате, чтобы юристы впились за этот край и дальше уже перебирали зубами в сторону горла.

Он там описывает несколько особенно тяжелых для него эпизодов. Однажды он делал заключение по телу молодого человека, который был сине-черным от кровоподтеков, полученных после ссоры с другом. Доктор Шепперд заключил, что все они были нанесены куском металлической трубы, по крайне мере, большая часть из ста пятидесяти двух. Адвокат этого самого друга настаивал, что пьяный потерпевший упал с лестницы и каждый из этих синяков вполне мог бы быть также и следом от удара об ступеньку, кроме того парень был пьян, поэтому и кровоподтеки на нем образовывались проще. И вот на разбирательстве дела адвокат последовательно обсуждал каждый из ста пятидесяти двух кровоподтеков, загоняя Шепперда в угол, чтобы тот заявил “да, в принципе, этот конкретный кровоподтек мог образоваться от удара о ступеньку, хотя более вероятно, что он был нанесен металлической трубой”. Адвокат еще ухитрился назначить повторное рассмотрение дела в результате вновь открывшихся обстоятельств. Этими обстоятельствами было то, что автор книги не предоставил ему учебник, в котором было бы сказано, что повышенный уровень алкоголя в крови НЕ повышает склонность к кровоподтекам.

Самыми же трудными были случаи, связанные с детьми, и массовые трагедии. Дети в Британии страдают от небрежности и жестокости взрослых, как и везде. Еще в начале карьеры Шепперда диагноз “синдром внезапной младенческой смерти” ставили довольно легко, а потом стали сильно сомневаться в каждом случае и, если в семье повторялась внезапная младенческая смерть, то родителей могли оправдать в суде, но другая институация – “семейный суд” – могла запросто изъять у них новорожденного. Даже после смерти одного ребенка, которую обычный суд не признал убийством, “семейный суд” может выносить решение о передаче для усыновления всех других детей.

Как-то автор признал смерть младенца результатом синдромом внезапной смерти, но через несколько лет дело начали пересматривать в связи с тем, что у пары родился еще один ребенок, а ситуация в семье вызывала некоторое беспокойство – родители много пили и выращивали траву в подвале. Для пересмотра дела использовали фотографии, которые и с самого начала были не слишком качественными, а потом их еще несколько раз пережали для хранения в базах данных. В итоге исказились цвета, появились ненужные блики – и др. Шепперд вместе с двумя коллегами получил много обвинений по поводу того, что списал насильственную смерть ребенка. В результате он начал страдать тяжелыми паническими атаками, впал в настоящую клиническую депрессию и несколько лет не мог работать. Даже книжку написал, как мне кажется, не без мотива выправить ситуацию, человек-то он известный. Потом все нормально кончилось.

Еще из книжки можно узнать, что при удушении человек гибнет вовсе не от недостатка кислорода – от этого так быстро не умирают. А причина может быть в том, что пережатый нерв ведет к крэшу симатической неврной системы (что бы это не значило), пережатие артерии лишает мозг кровоснабжения, а пережатая вена ведет к резкому повышению мозгового давления. Варианты!

Отдельной важной работой Шепперда стала его инициатива по обучению полицейских гуманным и безопасным способом фиксации преступников или подозреваемых. Несколько раз к нему попадали тела людей, которые погибли только потому, что их неправильно сковали обездвижили – человеку куда легче задохнуться, чем это может показаться. Автор разработал методику, тащил на себе несколько комитетов и обучающих программ, вероятно, внес вклад в повышение общей безопасности.

И много занимательных подробностей. Автор особенно увлекся изучением ножевых ранений и выведением теории точного определения орудия убийства по ране. После этого он уже никогда не мог спокойно смотреть на нарезанную индейку или бефстроганоф. 

Spillover: Animal Infections and the Next Human Pandemic

Дэвид Куаммен: Зараза. Как инфекции, передающиеся от животных, могут привести к смертельной глобальной эпидемии

Книжку прочитала давно, отзыв написала давно, сейчас читаю новую работу этого автора, поэтому решила перенести отзыв в основной блог.

60% инфекционных заболеваний происходят от болезней животных. Самые смертоносные эпидемии древности: чума, оспа, грипп – следствие чрезмерно близкого контакта скученных людей со скученными животными. Малярия до сих пор губит четыре миллиона человек каждый год, люди и обезьяны успешно обмениваются паразитом не без участия москитов. Бешенство. Пугающие экзотические болезни современности – лихорадка Эбола, болезнь Лайма, лихорадка восточного Нила, сибирская язва, лихорадка Ласса, боливийская гемморалогическая лихорадка, Хендра, энцефалит Nipah – от животных. Главная новая пандемия – СПИД – от них же. Несостоявшиеся пандемии – атипичная пневмония и птичий грипп… Ну, вы поняли.

Если бы люди меньше убивали и эксплуатировали животных и держались подальше от тропических лесов, то многих болезней могло бы и не случиться. В журналистском задоре, то все это можно назвать местью животных, но, разумеется, никакой мести здесь нет, речь идет об успешных эволюционных стратегиях возбудителей болезней, большая часть из которых – вирусы.

В книжке очень длинно и подробно рассказывается о том, как устроены всыпышки зоонотических заболеваний. Автор много поездил в качестве научного журналиста по местам, где случались вспышки, провел много интервью с учеными и врачами, поэтому книжка интересная. Он довольно консервативно рассказывает о том, что видел и узнал, но основной посыл работы – попытка предположить, что будет The Next Big One. Следующая пандемия, которая окажется страшнее испанки (50 миллионов жертв) и СПИДа (30 миллионов жертв, 32 миллиона носителей вируса).

Сейчас страшные экзотические заразы на эту роль не годятся. Эбола удается локализовать, и вспышки гасятся на месте возникновения. Это крайне смертоносная болезнь – 60-70% летальных исходов, но контролируемая. За пределами Африки известно всего несколько случаев заболевания, и все жертвы заражались в лабораториях, неудачно ткнув себя иголкой или как-то еще нарушив защиту. В России зафиксирован один прецедент, в 1996 году, подробности неизвестны. Остальные тоже успевают локализовать. Хотя, после всего прочитанного, я больше не ходок в пещеры с летучими мышами, храмы со священными обезьянами и, пожалуй, в рестораны, где едят все живое.

Из животных главными поставщиками новых болезней оказались птицы, летучие мыши и обезьяны. Птицы Юго-Восточной Азии – это котел, в котором постоянно циркулирует и меняется вирус гриппа. Периодически новый штамм оказывается способным заражать свиней. Если те же свиньи будут заражены другим штаммом гриппа, способным поражать людей, то есть некоторая вероятность появление третьего штамма, опасного для человека. Если он же достаточно легко будет передаваться от человека к человеку, то вот она, новая пандемия. Летучие мыши уникальны своей суперсоциальностью, способностью покрывать большие расстояния и удивительным разнообразием. Летучие мыши иногда передают новые вирусы крупным млекопитающим, а те – людям, но в результате получается не Бэтмен.

Отдельная большая глава посвящена ВИЧ. Очень сложными методами – работой с большим количеством образцов тканей  зараженных людей и обезьян, исследованием разных линий вируса ВИЧ и вирусов иммунодефицитов обезьян удалось примерно восстановить картину. Вирус очень давно циркулирует в популяции макак и некоторых других некрупных обезьян. Так давно, что смертоносность болезни давно сгладилась. Какое-то время назад произошла мутация, поражающая шимпанзе. Примерно в 1908 году где-то в Камеруне произошло первое заражение человека, который передал вирус дальше. Скорее всего, это был охотник, убивший и разделавший шимпанзе. Долгое время ВИЧ был практически незаметен, поскольку жители Камеруна жили так, что передача вируса шла не по взрывному сценарию. В основном, внутри семей, между супругами и от родителей – детям. Теоретически, там он мог и сгаснуть, если бы все носители умерли, никого не заразив. Возможно, такие неудачные для ВИЧ вспышки уже происходили ранее, когда в Африке не было крупных городов и других благ цивилизации.

Отличная книжка, прям очень советую прочитать.