Курс аудиолекций The Addicted Brain.

Наши знания о нашей тонкой психике куплены страданиями неисчислимых лабораторных крыс. О чем бы не говорил профессор, все сведется к описанию опытов типа “если с крысой проделать что-нибудь изощренное, она будет любопытно себя вести”.

Вспомнила баечку, которую когда-то рассказывал Петр Щедровицкий: как он в ранней юности прочитал, не отходя от полки в библиотеке, очаровательное предисловие к книге о нейрофизиологии или чем-то таком. В предисловии автор вспоминает случай и детства, когда он потерял в лесу отцовские часы, и потом наше их, внимательно вслушиваясь в хаотические и живые звуки леса, пытаясь вычленить из них механическое равномерное тикание. И нашел! Петр Георгиевич купился на это предисловие, взял книжку в ожидании, что дальше будет также здорово, а там – шестьсот страниц о крысах. В моем случае – десять часов с крысами.

Крысы велели передать: все зависимости (от веществ или игр, не важно) – не про удовольствие, не про эйфорию и не про ломку. Зависимость крепится на взломе системы вознаграждения, которая с радостью жизни связана опосредованно. Все известные наркотики при приеме нечеловечески повышают уровень дофамина, который заставляет мозг быстро обучиться высокому приоритету связанной с этим деятельности, а субъективно работа дофамина ощущается как гложущее, неодолимое желание. Все вещества вызывают еще какие-то эффекты – расслабление, обезболивание, галюцинации, но причина зависимости не в этих эффектах.

Тезис подтверждается, в частности, тем фактом, что на повышение уровня серотонина и эндорфинов работают многие антидепрессанты, но зависимости от антидепрессантов, с неодолимым желанием немедленно закинуться Прозаком, еще никто не описал – да, у людей бывает синдром отмены, но нет, им не хочется до умопомрачения немедленно вскрыть блистер и ощутить во рту таблетку. Хотя казалось бы: вот вам эндорфины. Но Прозак не связан с дофамином, поэтому никакой страсти не вызывает.

Восприимчивость системы вознаграждения у всех устроена индивидуально, поэтому, кому повезло попробовать не свой сорт героина, порадуется спецэффектам и продолжит жить, как жил, а кому попадет прямо в синтез или рецепторы дофамина, то все. Между крайними случаями есть много градаций из серии “да, плохо было, но завязал и чист”, впрочем, полагаться на везение здесь не стоит. Никто не знает, где у него в системе поощрение слабое место: может, алкоголь не возьмет, а курево подломит. Сигареты не увлекают, так фарминг в компьютерных играх догонит.

В этом месте док упоминает, что неплохой способ лечения зависимостей – отключение дофаминовых рецепторов. Чтобы не тянуло. Добрый какой. Что-то мне подсказывает, что с совсем низким оборотом дофамина в мозгу долго не протянешь. Без системы вознаграждения жизнь действительно потеряет смысл на самом базовом своем уровне.

Мне эта тема кажется очень интересной, потому что она же не про наркотики, а про все: наши мании, безумные выходки, прокрастинацию и ударный ежедневный труд. Про желающих странного. Интересно, пробовали ли вырастить крыс-чемпионов, впрыскивая в маленькие мозги дофамин, когда крысы бегали в колесе? Крыс-умников, разгоняя систему вознаграждения, когда крысы делали свои крысиные интеллектуальные упражнения?

Вечный вопрос: как заставить не просто идти по пути добродетели, но и неодолимо желать этого? Вот где перспективы, по сравнению с которыми деятельность наркомафии кажется мелкотравчатой преступностью.

Suspicious Minds: Why We Believe Conspiracy Theories

Главное открытие книги: оказывается, у шапочки из фольги есть изобретатель – некий Хаксли (однофамилец), который в 1927 году пришел к выводу, что может телепатически влиять на других людей, но, пуская в дело эту способность, становится уязвимым сам. Решением стал экран на голову из тонкого металла, который проще всего выполнить в форм-факторе шапочки из фольги.

Я всегда любила безумные теории с объяснениями, как оно на самом деле – в моем сердце есть место для всех Фоменко мира. Но ужасно не люблю теории заговора, особенно, после того как достаточно близко столкнулась с их адептами. До неприличия раздражаюсь, хочется как-то особенно настойчиво донести всем адептам, многозаначительно покачивающими головами, что американцы высаживались на Луну, ВИЧ существует и что теплый декабрь в Москве – не результат адской многоходовки мировой закулисы.

Пока читала книжку, даже призадумалась – чего это я так. Потом поняла, что в классической теории заговора мне противна идея организованной злой воли таинственных негодяев. Потому что за свою уже шестнадцатилетнюю карьеру в самых подходящих для конспиративных теоретиках местах я познала истину: единой воли не существует, центра принятия решений нет, все складывается из индивидуальных и микрогрупповых интересов, которые, чаще всего, выливаются в невыносимо дурацкие поступки.

У меня удачная профессия: на придурковатых гиков-айтишников никто особенно не обращает внимания, но они всем нужны. Примерно вот в таком вот я участвовала много раз:

но это не Спектр, не ложа, не первый орден и не боссы из корпорации Амбрелла, это просто встреча людей, каждый из которых пытается сделать что-то свое, но по дороге постоянно забывает, что именно. В общем, это плохо прикрытый хаос.

Сама по себе книжка получилась интересная, хотя глубокое исследование вопроса “почему ни одна теория заговора не останется без последователей” не кажется мне таким уж важным. Автор поддает нейросайнса и сводит все к тому, что легкая паранойка и ощущение своей уязвимости перед лицом неконтролируемых сил – нормальное человеческое качество, и к этому добавляется влияние вшитого в мозг механизма всюду находить патерны, объяснялки и сюжеты. Он только забыл добавить, что нам всем, и в самом деле, очень много врут. В аптеках действительно продаются кусочки мела под видом лекарств, спецслужбы действительно обладают удивительными возможностями слежки за гражданами, и … действительно … черт, если я это напишу, мне придется вас всех убить, возможности современных технологий позволяют мне вас всех, как минимум, найти. А хотелось бы. Не убить, конечно же, рассказать удивительные истории, свидетелем и участником которых я успела побывать за свою шестнадцатилетнюю карьеру гика сильных мира сего. Но нет, есть такая штука, как профессиональная тайна.

Собственно, теория заговора отличается от попытки раскрыть зловещую тайну наличием всесильных заговорщиков. Автор объясняет эту тягу найти объяснение всему в действиях условных тамплиеров естественным для человека архетипом суперзлодея. Боже мой, да если бы эти тамплиеры существовали, как же было бы прекрасно. Существование организованной злой суперсилы дает шанс на организованную незлую суперсилу. Да хоть на что-нибудь организованное. Самая же страшная тайна заключается в отсутствии реальной тайны – братства льда нет, никто не смотрит на нас с вниманием кукловода, мы сами по себе. Никого нет, кроме нас, взрослые – это мы. Тамплиеры – тоже мы, как верно вывел Умберто Эко.

В желании (да, желании) людей увидеть за кризисом, падениями несчастных самолетов, таинственными знаками в посланиях единый мастер-план таинственных правителей мира я вижу тяжелые daddy issues. Вот где беда-то: люди хотят иметь могучую фигуру родителя, пусть даже и невидимого, и подсыпающего бром в кашу. Справляться с этим всем нужно каждый день, потому что страшная потребность в суперродителе создает вакуум, который втягивает на постамент, кого придется, и некоторое время этот кто-то даже исполняет выданную историей роль. Нам на беду.