Tag Archives: политика

Дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток

Mindf*ck: Cambridge Analytica and the Plot to Break America

Когда после избрания Трампа вышло много публикаций о работе его мега-сммщиков, известных как Кембридж Аналитика, то в профессиональном сообществе реакция была примерно такая: “Ух ты ж, нам тоже такое надо – а не, не надо, здесь это не сработает”. Книжка одного из первых сотрудников этой компании, который ушел из нее довольно быстро, но успел почувствовать груз ответственности за творящееся в ней всякое нехорошее, вызывает похожий эффект: так, достаем записные книжечки – убираем записные книжечки.

Я раньше думала, что CA производят консалтерскую лапшу типа оргконсультирования или написания стратегий. Теперь допускаю, что они и правда делали что-то полезное для своих клиентов (но довольно вредное для окружающего мира). Автор описывает общую схему примерно так: в 2014 году, который сейчас уже половине мира кажется водоразделом между прекрасной эпохой и новой безжалостной реальностью, они выкачали полные фэйсбучные данные всех американских пользователей – не без помощи бывшего советского мальчика, который стал дата-сайетистом, не растеряв сметки. Это было нетрудно: они опубликовали на амазоновском сервисе микро-поручений (как наш YouDo) анкету, в которую нужно залогиниться через фэйсбук, за заполнение выдавали вознаграждение – 1$. У каждого участника высасывались все данные FB-аккаунта и все данные его друзей. Дополнительными источниками данных стали разные удобные браузерные плагины типа календарей и калькуляторов, которые тянули куки фэйсбучных сессий. Примерно за миллион долларов компания получила восьмидесяти семи миллионов аккаунтов, обогатила их другими данными и получила цифровые копии всех активных американцев.

И что с этим делать? На самом деле, не так много возможностей, как кажется, если говорить о выборах. У этих демонов, если что и получилось, а замерять доподлинно в условиях тайного голосования невозможно, так это слегка сдвинуть результат в нескольких важных регионах за счет радикально настроенных групп. Описаная технология состоит в следующем: выделяется кластер готовых к радикализации людей – тех, кто уже расист, гомофоб и считает, что мигранты отняли право на благополучную жизнь. Эту целевую аудиторию методами таргетированной рекламы загоняют в сообщества соответствующей тематики, где они смотрят на всякое отвратительное, подогревают друг друга комментариями и, благодаря алгоритмам фэйсбука, которые работают на максимизацию вовлечения пользователя и показывают ему больше того, на что он реагирует, оказываются в плотном пузыре своего радикализма. Внезапно вокруг вырастает мир, где почти все посты подтверждают их идею выкормленного проклятыми врагами зла. Когда группа достигала определенного размера, CA устраивала для них небольшое мероприятие, обычно в тесном кафе, чтобы толпа выглядела поплотнее. Там люди уже напрямую запитывались от атмосферы агрессии и паранойи, заодно чувствуя себя частью чего-то гигантского. Так можно получить какое-то количество избирателей, которые придут и проголосуют за Брекзит или Трампа или не придут на участки, что иногда еще важнее.

Авторы концепции, конечно, все украшают яркими деталями: трансформации концепции “себя” у целевой аудитории, внешнее изменение личных нарративов, доминирование в информационном окружении. Можно и проще все сформулировать: есть люди с пограничным поведением, которые уже готовы к радикализации, их надо немного замучать какими-нибудь страхами и попоказывать им примеров, что вот прям с ними несправедливо обошлись. Поскольку ощущение неуважения, несправедливости, снижения статуса – это абсолютно органическая штука из среднего мозга, получается довольно быстро.

Работает оно, если работает, только в демократиях, где проценты что-то решают. Референдум по Брекзиту дал результат с разницей в два с небольшим процентом между “уходить” и “оставаться”, Трамп выиграл вообще на непостижимой магии американского избирательного права. В этот момент отечественные специалисты, конечно, отваливаются, потому что два процента здесь никому не интересны.

Это все интересно, а развитие компании еще интересней. Дело было так (если верить автору): сомнительный парень из состоятельной британской семьи и муж норвежской богатой наследницы Александр Никс продавал политикам из стран не-первого мира разные услуги вроде проходок на закрытые мероприятия, полезных знакомств, возможности купить то и это и, что там говорить, встреч с красивыми молодыми женщинами в Лондоне. По утверждению автора, делал это он больше на потребу своей черной душе, чем из необходимости зарабатывать. Дальше были пиар-акции в странах Африки и Карибского бассейна – самой бесстыжей разновидности. Но так получилось, что Софи Шмидт (дочь Эрика Шмидта) познакомила Никса с кем-то из топов в Палантире, тут Никс понял, что булшит про данные и управление людьми через хитрые штуки вроде сегментации аудитории, целевых посланий и всего такого будут космически продаваться его клиентуре. Примерно в этом время к компании Никса SCL и присоединился автор, который успел поработать с диджиталом для канадских парламентариев.

Сначала они сделали кейс в Триндаде, где им выдали данные переписи населения и прямой доступ к логам провайдеров. Как-то они из этого выделяли группы людей, склонных к экстремизму и криминалу, и что-то стряпали для клиента. Автор тут раздает громкие характеристики в духе “цифровой колониализм” и “коррупция и моральные падения”, но как-то же ему надо оправдывать свое участие.

Переломной точкой стало знакомство Никса с человеком темного прошлого, Банноном, который всерьез задумывался о возможностях новой психологической войны с помощью глубокого влияния на людей через социальные сети. Он вывел Никса на миллиардера Молдбага, который крайне воодушевился идеей поиграть в компьютерную игру, где юнитами будут живые люди из интернета. Кембридж Аналитика получила 20 миллионов инвестиций – не ради их возврата, а ради создания инструмента влияния на американскую культуру. Но и клиенты тоже пошли: Трамп и Круз сделали заказы по 5 миллионов, миллион получили от Джона Болтона за исследования перспектив возбуждение милитаризма среди американской молодежи, был контракт по анти-явке афроамериканцев.

И русский след. В документах, которые автор сдал властям и журналистам после своего решения разоблачить CA, есть свидетельства, что были встречи с кем-то из топов Лукойла. Ключевой специалист по данным компании, Коган, несколько раз летал в Санкт-Петербург с докладами на темы в духе “Новые методы коммуникации как эффективные политические инструменты”. Что-то там было, что именно, до конца не ясно.

Сам автор проработал в CA всего год с ее основания. Он не подписывал договор найма, не получал особенных денег и все больше убеждался, что Никс и Баннон – настоящие монстры. И ушел еще до того, как компания начала работать на Брекзит и Трампа.

Когда Трамп стал Президентом США, Кристофер решил, что ответственность за это лежит и на нем. А когда Баннон получил пост в Национальном совете безопасности, ему стало совсем не по себе – вся мощь американской разведки в руках клинического психопата, который запросто может решить, что бывшего сотрудника нужно раздавить.

Тем не менее, Кристофер решает рассказать миру правду. Он действует примерно по алгоритму Сноудена – летит в относительно безопасную для него Британию, находит журналистов, которым готов доверять, встречается с ними (телефоны кладут в клетку Фарадея, чтобы Фэйсбук не подслушал), рассказал им историю. Очерк работы CA на выборах уже выходил, была резонансная статья в Guardian, но у Кристофера были документы, письма и новые разоблачения.

Через Хью Гранта они добрались до телевизионных топов, и там началась умопомрачительная спецоперация по добыче признания от Никса. Один из знакомых Кристофера согласился изображать отпрыска богатой шри-ланкийской семьи, который собирается вернуться домой и начать политическую карьеру, но некий министр уже заблокировал все семейные активы – сделка с CA предполагала 5% активов в обмен на их освобождение. Невероятно, что кто-то может поверить этому нигерийскому спаму, но они действительно вытащили Никса в ресторан на переговоры. Большая часть зала была выкуплена и забита подставными посетителями с камерами в сумках, несколько свободных столиков – чтобы фигурант имел выбор – обложили микрофонами и камерами. За обедом Никс вошел в свой обычный контрактационный режим и рассказал о лучших кейсах компании – с взятками, шантажом, подосланными проститутками и другими эффективными приемами.

В итоге, Кристофер выступил несколько раз перед чиновниками с ответами на вопросы, выложил всю информацию и стал еще одним разоблачителем. CA демонтировали, единственный, кто понес какую-то прямую ответственность – двадцатидвухлетний стажер, потому что так были составлены документы. Все ключевые участники событий продолжают свою деятельность. Новости о неправомерном использовании данных пользователей Фэйсбука, по утверждению автора, привела к небольшому росту акций – потому что стало ясно, что корпорация сильнее государств.

Мемуары самого знаменитого разоблачителя, бывшего работника АНБ США, нынешнего жителя Москвы Эдварда Сноудена.

Солдаты расчета

Soldiers of Reason: The RAND Corporation and the Rise of the American Empire

Двадцать лет назад RAND Corporation была источником великого вдохновения для тех, кто создавал российские “фабрики мысли” и большие аналитические центры. К тому моменту в США и Европе фабрик мысли – think tanks – существовало уже довольно много, десятки, но RAND среди них светила нам всем, как звезда. Очень хотелось быть такими же, как они, влиятельными интеллектуалами при власти. Инкорпорироваться во власть уже тогда не очень хотелось, хотя многим и пришлось.

У нашей команды даже проект такой был – дайджест новостей фабрик мысли с переводами, соответственно, новостей центров (это тогда я поняла, что способность читать англоязычные источники – это просто золотое дно. По не совсем ясной для меня причине это остается справедливым до сих пор). Отчетов того же RAND я тогда перечитала немеряно, а мем “сети против иерархий” много раз сослужил хорошую службу при контрактации. А однажды мы чуть не сняли под офис натуральную церковную колокольню на Покровке (остановил только вход через лавку), пока мы размышляли и оценивали перспективы помещения, некто в подряснике оценивал нас и спросил, чем мы собственно занимаемся, мы довольно размыто ответили про аналитические центры и think tanks, а он и говорит: а, как РЭНД корпорейшн. Может, зря не сняли, с таким-то представителем лэндлорда.

RAND основали сразу после войны, когда ВВС США смогли обскакать остальную военщину и выбиться в прямое подчинение Президенту, потому что они на какое-то время контролировали доставку к целям атомных бомб – оружия, поменявшего военную стратегию. Все понимали, что это как теория относительности для классической механики – не то что бы древние законы фронтальных войн отменяются, но над ними вдруг проявилась реальность более высокого порядка. Как нападать и как защищаться в новом мире? Как должна быть устроена дипломатия, ключевые инфраструктуры, система распределения власти в мире? Даже просто нанимать умников, чтобы они об этом всем отчитались, бесполезно, поэтому военные создали институт, который создавал бы это новое знание.

В пятидесятые годы RAND был своеобразным интеллектуальным раем. Или комфортабельным адом, потому что в раю такой хорошей компании математиков не бывает, и вряд ли кто-то только и занимается, что планированием войны. Денег – много, подотчетности – мало, штаб-квартира в Калифорнии, ощущение всех нитей управления миром в руках, умничать можно, сколько влезет. Фон Ньюман работал на RAND. Надо будет почитать отдельную биографию Фон Ньюмана, сверх человек же какой-то был. Босс RAND, когда его зазывал, выпросил хотя бы то время, которое Ньюман и так тратил на бритье, чтобы тогда математик думал о новой теории войны. И платил ему 200$ в месяц, что составляло неплохой доход для фул-тайма. Джон Нэш работал на RAND – то есть, в каком-то смысле к нему действительно приходил тот чувак в шляпе и убедительно предлагал подумать на государство.

Построили себе там Хогвартс, только без студентов, гриффиндорцев, пуффендуйцев и слизеринцев. Устраивали вечеринки с декадентски-прекрасной едой, вином и музыкой. Пижонски играли в kriegsspiel – игру прусских офицеров позапрошлого века – трехмерные шахматы с туманом войны. Пока ты способен обманываться химерой влияния на слизеринцев из правительства, лучшего места для работы не найти.

Все вместе они сформировали там концепцию системного анализа, которая сейчас кажется очевидной, но когда-то ее надо было придумать. В рамках своей работы при RAND Фон Ньюман сформулировал знаменитую идею игры с нулевой суммой. Поработавший в RAND Кан ввел в обиход слово “футурология”. Приглашали фантастов расписывать сценарии войны. При помощи Нэша и Эрроу они сильно продвинули теорию игр, придумали много классных концепций. Например, идею серии чек-пойнтов, артикулированных подтверждений, которые были необходимы для продолжения атаки ядерных бомбардировщиков – при не-получении подтверждения атака отменялась. Несколько раз эта идея предотвратила реальную атаку на СССР из-за технического сбоя, следствием которой стало бы генерация большого количества радиоактивной пыли и там, и там. Поучаствовали в изобретении интернета, написали много классных текстов.

Это хорошая часть. Плохая – в том, что при всем своем восторге перед РЭНДом, автор не может не прикрыть их довольно сомнительную роль во вьетнамской войне, и, что самое удивительное, ничего не пишет об участии в карибском кризисе. При том, что именно в администрации Кеннеди было полно рэндовских креатур, и вообще контора набрала серьезный вес к этому моменту. Люди, которые буквально придумали ядерную стратегию – и ничего о том, что они делали накануне неслучившейся атомной войны? Что-то там было или очень плохое или очень непонятное.

А потом закончилась холодная война, и RAND переквалифицировался в фабрики мысли широкого профиля. С другой стороны, сейчас дважды такая же ситуация, как семьдесят лет назад – прохладная война и принципиально новая военная технология, которая меняет всю стратегию. Надеюсь, у нас где-нибудь тоже есть свой рэндок, чтобы обо всем этом подумать.

that Looking Glass Gets Broke

One Child The Story of China's Most Radical Experiment Mei Fong

One Child: The Story of China’s Most Radical Experiment

Китайский эксперимент “одна семья – один ребенок” с самого начала планировался как временная мера, и вот он завершается. Самое время оценивать результаты, для чего Мэй Фонг может считаться идеальным автором: китаянка, пятая дочь в семье без единого сына, выросла в Малайзии, но в Китае еще есть деревня, наполовину состоящая из близкой родни, журналист высокого полета с Пулитцером. В Китае ее никто не принимал за лаовая, хотя взгляд у нее на вещи внешний.

Книжка тоже “внешняя”, американская. Неглубокая, без изучения корней великого эксперимента, больших статистических выкладок и широкой панорамы. А хорошая, потому что там много про человеческую сторону эксперимента но, к счастью, не слишком упирающая на ужасы. Как будто на них нужно особенно давить, чтобы понять, как это все скверно.

Для меня главным открытием книги стал тот факт, что правило “одного ребенка” не было таким уж всеобщим правилом. Всегда понятно, что люди с деньгами могут уйти из-под ограничения: рожать в США, чтобы второй или третий ребенок были американцами, не попадающими под закон, или с помощью ЭКО рожать близнецов – одна местная знаменитость родила с помощью двух суррогатных матерей восемь детей, которые формально считаются близнецами. Но даже для просто людей правило действовало не тотально, а в разных провинциях по-разному, и совсем уж жестко оно распространялось примерно на треть населения.

китай один ребенок

И это привело к чудовищным последствиям! Потому что для “жестких” провинций штрафы за нарушения в планировании семьи стали источником пополнения бюджета, а контроль – важным KPI, поэтому там пошли по-настоящему жестокие методы воздействия с облавами, самодурством местных властей типа “следующие сто дней – ни одной новой беременности”, так называемыми абортами на восьмом месяце. Вот эта местечковая низкоуровневая власть доставляет людям наибольшие страдания.

Вряд ли математики, кибернетики и инженеры, придумавшие идею “одна семья – один ребенок” хотели принудительных стерилизаций, насильственных абортов и появления этих бэби-гестаповцев в виде планировщиков семей. Они как-то иначе обо всем думали: про цифры, про прогнозы Римского клуба, про идеальную численность общества. Да и посчитали, в общем, неважнецки – китайские власти утверждают, что предотвратили рождение 400 миллионов новых людей, но в этом есть сомнения. В том, что нация становится старой, сомнений нет.

Хотелось бы попдробней узнать, как Сонг Янг вообще дошел до этой мысли и протащил ее. Вот он прочитал страшилку о перенаселении, впечатлился – придумал идею политики, и что, кто его в этом поддержал, кто увидел в этом свою большую выгоду? Загадка, на которую Мэй Фонг не пытается отвечать.

Она больше про человеческие истории. Вот Мэй Фонг едет с родителями девочки, одной из жертв землетрясения 2008 года, в таком набитом поезде, что пассажиры вынуждены пользоваться памперсами для взрослых, в туалет не зайдешь. Приезжает в разрушенный город, где множество семей потеряли своего единственного ребенка – и теперь имеют право завести еще одного, но для этого нужно еще попробовать обратить вспять последствия хирургической перевязки маточных труб. Мэй Фонг разговаривает с теми, кто охотится на нарушителей правил, и с теми, кто их нарушает. Или кто не нарушает – и страдает из-за этого еще больше.

Очень много историй, все печальные. А самое печальное, что вот так иногда работает государство: из головной идеи (не слишком обоснованной с самого начала) делает политику, дающую власть жестоким мелким сошкам, калечит жизни миллионов людей, а потом оказывается, что все зря было.

Мой друг Каин

Наемник Ник.

Хмурый парень с камерой – журналист Джеймс Брабазон, мужчина с автоматом – наемник, торговец оружием и участник неудачного переворота в Экваториальной Гвинеи Николас Ду Тоит.

My Friend the Mercenary

В юности Джеймс хотел стать фотографом, но быстро обнаружил, что в Лондоне каждый первый – фотограф Поэтому он стал работать на телевидении, ездить по горячим точкам снимать репортажи. Афганистан, Ирак, Кения. Карьера не ладилась. Во время одной из командировок в Африку Джеймс узнает, что в Либерии идет вооруженный мятеж, о котором почти ничего не известно во внешнем мире. Существование повстанцев не доказано, ни один журналист не сделал ни одного кадра. Джеймс решает, что это его шанс, придумывает идею фильма о мятеже, фильма, который, может быть, купит телеканал. Денег нет, ресурсов нет, но все довольно быстро срастается – журналист нелегально пересекает границу Либерии в компании наемника Ника.

Первое приключение Джеймса состояло в мучительном многодневном переходе по джунглям до столицы Либерии Монровии, съемках уличных боев и возвращения. Все описанные события тянут на сценарий боевика старой школы – тех, которые сразу шли на видео, минуя кинопрокат. Стрельба, болота, дети-солдаты, кровавые ошметки солдат. Ник едва не умер от дизентерии. Потом Джеймс едва не умер от дизентерии. Много беседует с полевыми командирами Коброй и Драгонмастером. Вспоминается что-то из книжки о ребенке джунглей и Киплинга, где “полу-демоны, полу-дети”. Эта часть книги – больше про выживание, чем про войну, отчет о том, как люди каждый день преодолевают слабость и боль, ползут вперед. Потом та-та-та, та-та-та, все бегут и стреляют – толстовское описание войны на микроуровне, когда все боятся и тянут в разные стороны половичек. Увлекательно.

Джеймс летит в Лондон, чтобы узнать, что его фильм никто не хочет покупать, потому что Либерия – не такая уж горячая тема.  Более того, к самому Джеймсу есть определенные вопросы. Ему назначает встречу незаметный человек – спецслужбы работают хорошо. Кое-кто обвиняет журналиста в том, что он сам наемник и, возможно, военный преступник.

В Либерию Джеймс возвращается очень быстро. Он много рассуждает, что именно тянет его под пули чужой войны. Может быть, это желание доказать своему деду, боевому офицеру, что он тоже настоящий мужчина. Или адреналиновая наркомания. Или желание сделать карьеру журналиста-суперзвезды. Следующие поездки оказываются еще сложнее, чем первая. Джеймс много раз видит, как раздетых пленников выводят во двор и, в лучшем случае, расстреливают. Иногда пытают. На глазах у журналиста юные солдаты разделывают и съедают пленного. Брабазон остается в живых только благодаря своему другу-наемнику Нику, без него бы он, если бы и добрался до места действия, то быстро бы сложил голову.

Где-то в этот момент начал срабатывать мой булшитомер. Джеймс описывает себя как журналиста из учебника: фиксировать, не становиться ни на чью сторону, проверять источники. Понятное дело, что в мемуарах он утверждает, что никогда ни в кого не стрелял, хотя и признает, что у него было оружие. Ну не знаю. Самая же сложная проблема состоит в его отношениях с Ником. Довольно очевидно, что Ник – торговец оружием, наемник и, вероятно, военный преступник. Пес войны, солдат удачи. Романтично звучит, но сводится все к преступлениям. Для Джеймса он главный герой этой истории, потому что с Коброй и Драгонмастером ему коммуницировать сложно, а здесь есть такой вот персонаж, на котором, в добавок, держатся все съемки. Поэтому журналист всячески выгораживает своего друга (или человека, по отношению к которому он испытывает сложные чувства, от замещения фигуры отца до стокгольмского синдрома). Не наемник, а профессиональный солдат, бывший офицер, семейный человек и хороший товарищ.

Ник же постоянно мутит что-то свое. В какой-то момент он предлагает Джеймсу поперевозить кровавые алмазы – наемник знает, где их взять, проблема только вывезти камни из Африки. История с алмазами не развернулась (или Барбазон не пишет об этом в мемуарах, хе-хе), потому что Ник нашел более интересный проект: военный переворот в Экваториальной Гвинее. Несколько известных деятелей – владелец частной армии, сын Маргарет Тэтчер, британские патроны – решили убрать президента, поставить на его место местного политика в изгнании, собрать марионеточное правительство и радостно делить нефтедоллары. Ник отвечал за военную часть операции. По сценарию, все должно выглядеть как народное восстание, и здесь очень бы пригодился “документальный фильм”, снять который и позвали Джеймса.

Быть Лени Риффеншталь африканского путча – сомнительная роль. С другой стороны, Ник рассказывает Джеймсу, что несчастная страна превратится в Швейцарию, настоящий рай. С третьей стороны – весь этот боевик б-класса: вертолет завис над самой поверхностью моря, храбрый журналист спрыгивает в лодку и несется вместе с повстанцами к берегу, серия коротких боев, штурм президентского дворца. Непреодолимое искушение. Джеймс соглашается, хотя и не понимает до конца, на что именно.

Тем временем фильмы Барбазона нашли свое признание. На Западе журналист начал собирать урожай наград, Президент Либерии тоже оценил его творчество и объявил награду за голову Барбазона. Джеймс покинул Африку, занимался семейными делами в Британии и ждал звонка от Ника, чтобы ринуться навстречу главному приключению. Ему повезло не получить тот самый звонок и не сбежать на войну. О провале переворота и аресте всех участников событий Джеймс узнал из новостей.

Фильм Брабазона о восстании в Либерии.

War. War never changes

Ядерный взрыв

Как нас всех едва не свели в радиоактивный пепел.

By Michael Dobbs One Minute to Midnight: Kennedy, Khrushchev, and Castro on the Brink of Nuclear War

Запредельной невероятности история, которая заставляет поверить в теорию квантовой мультивселенной, описанной Тегмарком: в каждый момент реальность разветвляется на две Вселенных, в одной из которых кот жив, в другой – мертв. Нам с вами сказочно повезло оказаться в мире, порожденном цепочкой крайне маловероятных событий, где вот это вот

Перед космической битвой

сначала случилось, но все повисели-повисели друг напротив друга и развернулись восвояси.

Ракеты с ядерными боеголовками уже были наведены на крупные города США и СССР, советские подводные лодки с ядерными же торпедами шли без связи с Родиной, не зная, началась Третья Мировая или нет, стрелять или не стрелять, Кастро требовал начать предотвращение американского вторжения на Кубу – и он, в принципе, мог взять ракеты под свой контроль. 150 000 американских солдат были готовы к вторжению, когорта высших чиновников США с семьями закончили собирать чемоданы для эвакуации в бомбоубежища, а простые американцы сходили с ума от вполне реальной перспективы ядреной бомбардировки (что только справедливо – должна же их была помучать совесть за Хиросиму), разведовательный самолет случайно залетел в советское воздушное пространство над Чукоткой, что вполне могло быть расценено нашими как начало войны, давно забытые своими же диверсанты мучительно ползли по кубинским болотам, чтобы выполнить миссию по подрыву шахты – миссия устарела, но диверсантам не полагалась связь с базой. Хрущев и Кеннеди обменивались сообщениями через почти случайных людей, который додумывали по ходу ключевые предложения. В сотнях параллельных Вселенных люди до сих пор не приближаются к радиоактивным руинам старых городов. Мы же и забыли, как близко разминулись с копьями атомного огня.

Это поразительно. С одной стороны, два человека, едва знакомые друг с другом, организовали нам все предпосылки для апокалипсиса – Кеннеди, когда разместил ракеты в Италии и Турции, Хрущев, когда в ответ протащил через весь мир свои ракеты и выставил их на Кубе. Это был отдельный подвиг солдат и офицеров – в малоприспособленных судах, маскируясь и давясь в адовых условиях, перевезти ракеты, в рекордные сроки подготовить их к пуску и буквально в момент, когда героическая полная готовность была достигнута, начать сворачивать – и не слететь с катушек, начав свою маленькую ядерную войну. С другой стороны, это была совершенно толстовская война, неподконтрольная людям, которые ее начали. Оба главных человека на планете с трудом ориентировались в ситуации, и, тем более, не управляли всеми своими генералами, солдатами, диверсантами, шпионами и послами.

Нельзя представлять себе эти события, как схватку двух совершенных государственных машин, где на одной стороне были демократические дисциплинированные американцы с лучшей в мире армией, на другой – зловещие советские андроиды. По обе стороны океана оказались люди, которые постоянно ошибались и что-то делали не так. Во время американской операции по преброске ядерных бомбардировщиков участников операции повязала полиция, самолеты B-47  пришлось заправлять на обычной заправке (не знаю, как это возможно), оплачивая расходы личной кредиткой генерала, а машины для транспортировки персонала взяли в прокате, когда уже совсе отчаялись дождаться армейский транспорт. ЦРУ долго не могло распознать ядерные ракеты на Кубе, потому что они были окружены одним жалким забором, а не периметром безопасности.

И так всегда. До сих пор ничего не изменилось, государственные машины так и работают, рождая видимость упорядоченности из хаоса ошибок и маленьких личных интриг.

Отдельная насмешка судьбы состоит в том, что две суперсилы вроде бы разменяли маленькую Кубу в своей игре, но Кеннеди застрелили через год после описываемых событий, Хрущева низложили, а Фидель Кастро правил своим островом еще долгие, долгие десятилетия. Только сейчас Рауль дрогнул и американцы вернут потерянное.

Вся королевская биг дать

The Victory Lab: The Secret Science of Winning Campaigns

После двух победоносных кампаний Обамы возник великий миф о технологичных выборах. Обама действительно здорово работал со своим контингентом через интернет, на голову обходя соперников.  Об этом много всего написано: здесь есть мой отзыв на неплохую книжку Yes We Did! An inside look at how social media built the Obama brand

здесь – моя заметка об обамовском же проекте Нарвал и подробней про Нарвал с примерами.

The Victory Lab: The Secret Science of Winning Campaigns – это длинный и спокойный разбор, как американские “менеджеры кампаний” (в отечественной традиции принят термин “политтехнологи”) постепенно дошли до современных подходов, предусматривающих глубокую работу с данными об избирателях. Заодно получился краткий обзор эволюции избирательных технологий. Освежающе-приятно читать книжку, написанную не с привычной “компьютерной” позиции превосходства над ламповым аналоговым миром. Айтишники всегда чувствуют себя миссионерами, несущими дикарям свет истины. Мило, но зачастую дикарями оказываются сами миссионеры.

В одном малькольм-гладуллском труде развивается мысль о глубоком различии между “культурой риса” и “культурой пшеницы”, которое порождает, в частности, видимое преимущество китайцев в современной большой математике (не спрашивайте. Я тоже думаю, что китайские математики сейчас так заметны на научной сцене по чисто математической причине – их много). Так вот, Гладуэлл пишет, что столетия культивирования пшеницы взращивают определенный паттерн: размашисто поработать несколько недель, стремясь обработать большую площадь, перерыв, отчаянная борьба за урожай, длинная бездельная зима. Он даже приводит исторические свидетельства того, что европейские крестьяне впадали в зимнюю спячку – проводили дни в полудреме, тесно прибившись друг к другу, чтобы не тратить зря калории. Другое дело – выращивание риса! 360 дней в году нужно встать до рассвета и вручную проделать серию сложных, предопределенных технологией операций над каждым кустиком. В результате имеем вшитую в культуру дисциплинированность и точность.

Теория пшеницы и риса представляет собой веселое вранье, фоменковщину от социальных наук, но от аналогий трудно удержаться. Избирательная культура в США – это производная от бейсбола и комивояжеров. Российские выборы уходят корнями в эээ… субботники? комсомольскую и партийную работу КПСС? Главная же особенность нашей ситуации в том, что современным выборам в России – двадцать пять лет, первые кампании были гениальной местами кустарщиной от комсоргов (да-да-нет-да), до сих пор не полностью сменилось первое поколение тех, кто работал еще при Ельцине. Не накопили еще плодородный слой.

Я люблю выборы! Это как большой спорт, почти бескровная война и игра в казаки-разбойники одновременно. Не знаю, есть ли еще у взрослого человека возможность сыграть в настолько увлекательную игру. Также не бывает в нормальной жизни, в бизнесе, чтобы мир четко поделился на своих и чужих, чтобы ресурсы лились ниоткуда, и их было много, по-настоящему много, ради результата можно было делать все, существовала конечная дата, после которой все закончится победой или поражением. Отсюда и вся стилистика игры “Зарница” с штабами, секретностью, шпионажем, шифровками, тайными сходками. Видит бог, я хочу еще раз поучаствовать в большой кампании.

Если судить по книжкам и фильмам, за океаном они тоже играют в “Зарницу”. И охмуряют кандидатов. И долгое время любая кампания заканчивалась ровно на следующий день после голосования, зачастую даже без попытки понять, а почему мы победили или проиграли – все были слишком заняты ликвидацией штаба и разъездом по домам. Но, поскольку у американцев было больше времени поиграть в эту игру, они уже успели оформить ремесло в индустрию и поставить вопрос о том, что, собственно говоря, работает, какова цена голоса и как оценивать ROI по каждому инструменту.

Я видела это много раз*: ночь (по неясным для меня причинам (возможно, мальчишеская любовь к романтике, помноженная на привычку спать до двух дня) руководители кампаний любят ночные сходки), штаб, сизый дым, руководитель кампании щурит глаза и говорит что-то вроде: “Весь подготовительный этап мы концентрируемся на наружной рекламе, буквально захватываем пространство. А в последнюю неделю пускаем концентрированную телевизионную рекламу, выскакиваем из каждого утюга! Так мы выведем наших избирателей к урнам”. Ни одна душа не спросит: а почему, собственно говоря, так? Почему это сработает? Может, наоборот, сначала телек, потом наружка? Или вообще ну его этот телек, давайте все выльем в радио? Если спросит, то политтехнолог ответ: “Я провел шестьдесят кампаний, из них 58 – победных. Я знаю. А вы не понимаете логики происходящего”. И это еще неплохой вариант. Плохой вариант – общий многочасовой спор об оттенке синего цвета, который пойдет фоном на щиты. Оттенок все равно потеряется из-за плохой цветокоррекции. А на щитах будет лесок, колосок, мрачный кандидат и подпись типа “Он пройдет и не проведет”.

У зарубежных коллег было ровно все тоже самое, и сейчас есть, потому что выборы – такое удобное дело, что ничего нельзя гарантировать, если умеешь охмурять кандидата и доходчиво объяснять, почему мы проиграли, но все равно по-своему победили, то все будет ок. Ходят, конечно, мрачные легенды о политтехнологах, которые были недостаточно убедительны, и злопамятных кандидатах… У всех нас есть знакомые, решившие резко сменить климат, и у всех нас есть знакомые, рано нашедшие свой последний приют – автокатострофа, пьяный водитель, темный переулок, сердце.

В общем, американцы успели задуматься о методах оценки разных избирательных инструментов, и начали заниматься этим во времена никсоновских кампаний. Компьютеров еще толком не было, а они уже собирали данные и делали то, что сейчас называется микротаргетингом.

На самом деле, все началось с микротаргетинга. Когда-то, в золотые времена демократии, кандидаты честно объезжали своих избирателей, выступали в амбарах и на заводах, говорили с фермерами о земельном налоге, а с рабочими – об импорте машин, и это был микротаргетинг. Потом – бум – большое телевидение и изобретение теледебатов, повсеместное распространение домашних телефонов,. Кандидатам понравилась идея меньше проводить времени в непосредственном общении с электоратом, а менеджерам кампаний стало совсем хорошо – они не только сократили свое собственное пребывание в амбарах и на заводах, но и начали строить кампании на больших закупках услуг у сторонних поставщиков: эфир, полосы в газетах, обзвон избирателей, рассылка писем. А где закупки, там и, эгмс, личное обогащение.

Снаряд против брони, закупки против контроля – работа с данными понадобилась даже не для того, чтобы манипулировать избирателями, а для оптимизации затрат. В этот момент развернулась эпическая война гиков против гуру. Одни опираются на цифры, другие – на опыт и авторитет. В книжке описывается замечательная история, когда каждую неделю по штабу рассылались три варианта письма с предложением оценить их эффективность. Потом предположения гуру сравнивались с реальными показателями. Ни один из опытных политтехнологов не выдавал стабильную точную оценку.

Штаб Ромни на губернаторских выборах выкупил все данные по избирателям у Acxiom, тщательно перетряхнул их и выявил, что потенциальные избиратели клиента – небедные жители хороших районов – смотрят кабельное ТВ и HBO, в частности. Большую часть бюджета на ТВ-рекламу они влили в HBO, получив свой охват. У Обамы есть еще более изощренная история с алгоритмическим составлением списков самых дешевых тайм-слотов в телевезионной сетке, имеющих максимальный охват по его аудитории и выкупа. В первой кампании Обамы они разбили базу для телефонного обзвона на десять частей и для каждой из них наняли по конторе, специализирующейся на обзвоне. Каждую неделю вендор, показывающий худшие результаты, терял контракт. Growth Haking.

Финал книги описывает, как один из главных энтузиастов движения “за data-driven кампании” уходит из больших выборов и принимается за менее благодарную работу: вырабатывает инструменты для повышения общей явки на избирательные участки. Когда и какие письма нужно рассылать людям, чтобы они зарегистрировались и проголосовали? Как убедить их участвовать в демократическом волеизъявлении? Списки позора – тех, кто ленится голосовать, или почетные списки ответственных граждан? Другой мир.

Бонус: база данных всех ТВ-роликов кандидатов в Президенты США с 1952 до 2012 гг. Потрясающе.

___________________________________

* пример вымышлен.

Никто не спрячется, я не виноват

No Place to Hide: Edward Snowden, the NSA, and the U.S. Surveillance State

No Place to Hide: Edward Snowden, the NSA, and the U.S. Surveillance State

Взялась за книжку, потому то ее написал журналист, которого Эдвард Сноуден выбрал для того, чтобы тот помог сделать ему большую историю из миллиона секретных документов о слежке за американцами. Гленн Гринвалд всю свою журналистскую карьеру писал о кознях спецслужб, Сноуден решил, что вот тот человек, который выведет его сюжет на уровень главных страниц всех мировых СМИ.

История получилась не о разоблачении США как всемирного шпиона, а о работе медиа, которая совершенно невидима из вне, также невидима, как работа спецслужб. Вот главный герой – колумнист и автор уважаемых изданий – узнает о том, что в Гонконге его ждет сотрудник подрядчика NSA, который уже слил огромный архив скандальных документов и готов дать эксклюзивное интервью. Шесть дней и ночей автор разговаривает со Сноуденом и пишет серию материалов. Дальше идет потрясающий кусок о том, как эти статьи и материалы пристраивались в СМИ. Юристы хлопочут, редактора летят через океан, звонки без ответа в Белый дом – и до последнего непонятно, опубликует Guardian материал или автор будет вынужден действовать без поддержки СМИ, соответственно, без статуса журналиста, без прикрытия. С одной стороны, все понимают, что это бомба, с другой – как-то боязно. Как мы знаем, опубликовали. Но потрясающее большинство СМИ впилось не в сами разоблачения, а сюжет о взбунтовавшемся агенте (окей, он не агент, а сотрудник крупного подрядчика) – и протащили Сноудена и Гринвальда через грязь.

Мне кажется, главный вопрос Гринвальда в этой книге – это то, как так получается, что журналистское сообщество, которое, казалось бы за прозрачность и солнечный свет как лучший антисептик, так жестоко ко всем разоблачителям и whistblower’ам? Почему Эдвард Сноуден, подаривший всем потрясающую историю (лучше, чем новый ребенок Джолли или вручение Оскара), стал мишенью для агрессии даже со стороны журналистов, не входящих ни в какие пулы, не обязанных Белому дому вообще ничем? За себя Гринвальду тоже обидно, поскольку и ему досталось, хотя и в меньшей мере. Но почему Сноуден рисовался всеми исключительно как неудачник, сумасшедший, нарцисс с манией величия, китайский шпион, предатель и вор. Насчет предателя и вора еще можно спорить, но остальное-то почему? Это социально-философский вопрос, на который мы здесь, в России, знаем ответ.

Второй вопрос книги – как так получилось, что люди, узнав обо всей истории не то что бы слишком возмутились. Автор не поднимает его прямо, потому что он ломает сюжетную линию “мученик прозрачности жертвует собой ради того, чтобы все люди узнали о творящемся, а храбрый журналист помогает ему сделать жертву ненапрасной, сделав ее мировой сенсацией”, но такой вопрос не спрячешь. Прошел год – и что? Что-то произошло, какие-то слушания, обещания, но новый шеф NSA говорит, что вред, нанесенный Сноуденом, некритичен.

Ответ на этот вопрос тоже заложен в книжке. Она начинается с того, что журналисту приходит письмо с изящной отсылкой к классической истории, неизвестный автор которого просит установить PGP, чтобы переслать очень важную информацию о деятельности NSA. Журналист говорит, а, вот еще, возиться с PGP, забывает об этом эпизоде, через несколько месяцев, когда общение со Сноуденом вынудило его озаботиться безопасностью, вспоминает о письме и шлет привет: теперь у меня есть криптозащита, что у вас там? Приходит в Сноудену в отель, а тот смеется. Видите – даже человеку, чей хлеб секреты и разоблачения, лень поставить нехитрую программу, чтобы обеспечить приватность своей переписки.

В 2019 году Сноуден опубликовал мемуары, где рассказал свой взгляд на эту историю