Tag Archives: fiction

Архитектоны Сибири

Тобол. Мало Избранных. Алексей Иванов.

Вторая часть романа показалась мне лучше первой – я “Мало избранных” и читать-то не собиралась, но в начале года у меня стихийно сложился натуральный фестиваль отечественной словесности (Петровы в гриппе, которых, по-хорошему, перечитать надо, чтобы разобраться кто кому там Цербер, Июнь, Не прощаюсь), к которому уже даже логично оказалось добавить нового Иванова.

И, знаете, здоровская книжка оказалась. Все время что-то происходит. И я питаю слабость к искренне подданому пафосу – ну там “я видел штурмовые корабли в огне на подступах к Ориону”, так и здесь: “соперник демонов, наездник мамонтов”.

Политическое послание романа мне тоже понравилось. Часто освоение Сибири изображают как железный шаг казаков в дичь, где жили только полупервобытные разрозненные племена, которых легко было смести с дороги. Формула “пушки, микробы, сталь” по-русски переписывается как “ясак, водка, оседлый образ жизни”. А Иванов рассказывает, что нет же, Сибирь не лежала неразмеченной картой, ее к приходу русских уже основательно поделили великие силы – Китай и арабский мир, там были свои государства, а кочевые народы нельзя представлять себе робкими туземцами. Русские победили, потому что строили города и крепости, составляли карты и писали историю, а также хорошо и неотступно воевали. Поскольку автор романтик, то добавляет еще в список факторов внезапную любовь русских к этой бепощадной чужой земле, которая становится своей – а кочевники, предводители многотысячных армий, ее не любят, вот и нет больше в Сибири их боевых верблюдов.

Отдельно интересно, как автор размышляет о роли жалких умников в мире воинов и политиков, книгочеев в Арканаре. Я вот тоже не воин, поэтому мне интересно. В романе выводится три таких гика: Мессершмитд, Таббет и Ремезов. Из них абсолютную победу одерживает Ремезов, хуже всего приходится эпизодическому Мессершмитду, который и вставлен-то для создания полной линейки типажей. А Таббет колеблется от одного к другому, потому что нет в нем своей души. Возможно, лучшая часть романа состоит в попытке ответить на вопрос, как быть, если ты – умник при власти, и у тебя нет никакого своего ресурса, и эта лязгающая машина, понятное дело, живет по своим законам, и любые твои идеи – только подспорье для чужого поступательного движения. В этом смысле книжка невероятно оптимистична.

Make it and Break it

You Will Know Me

You Will Know Me

“Ты меня узнаешь” – коньюктурный продукт под летнее чтение (в которое почему-то всегда попадают детективы и триллеры) и летнюю Олимпиаду, на которой, вполне предсказуемо, самыми яркими звездами были гимнастки, Симона Байлз – кумир Америки, так что триллер про гимнастку – это рецепт бестселлера.

Есть что-то в женской гимнастике очень странное. Вроде красивый спорт, самая полная демонстрация возможностей атлета – и сила, и ловкость, и баланс, но остается ощущение некоторой патологичности. В старой книжке Линор Горалик и Сергея Кузнецова “Нет” это хорошо показано: в условном мире будущего гимнастика запрещена, и мафия проводит нелегальные соревнования с тотализатором. Плюс – верно же подмечено многими, от Джоса Уидона и Миядзяки до создателей фильма Martyrs, что очень молодые женщины – идеальный прообраз сверхчеловека. Может быть, именно поэтому женская спортивная гимнастика интересней как зрелище, чем выступления мужчин, хотя мужчины показывают более впечатляющие трюки.

“Вы меня узнаете” оказался средненьким триллером с неявной отсылкой к Твин Пиксу: в маленьком хорошеньком городке не все то, чем кажется на первый взгляд. Плюс легкий закос под “Исчезнувшую”. Лучшее в книге – это то, что у автора хватило вкуса не устраивать кровавую мясорубку на батуте, а ограничить сферу преступного одним сбитым пешеходом, потому что самое страшное не приходит из леса, а сидит за семейным столом. Но как-то оно недотянуто все. Не кликнуло, как могло бы. Если уж читать что на пляже или в гамаке на даче, так это нового Кинга, завершающего трилогию про отставного полицейского Билла Ходжа и маньяка Мерседеса.

Пляж.. гамак… ни в памяти, ни в словаре. Слушаю про маньяка по дороге в офис-домой-офис, замечательно умиротворяет. Иду к машине и думаю: здорово, сейчас послушаю, как там у них дальше дела.

Мохрес в Барселоне

Тень ветра

The Shadow of the Wind, “Тень ветра

Хитрый автор, возжелавший просчитанно стать Маркесом пополам с Борхесом, попадет под проклятье и превратится в Морхеса. Так ему и надо.

Сначала как бы магический реализм, потом готический роман с проклятым особняком, призраком Оперы и роковой любовью, потом детектив с полнейшим хэппи-эндом и заделом на продолжение серии, которое неизбежно последовало. И ужасная, мертвая калькуляция сюжета, нарочитые симметрии, при том, что расчетливость не избавила сюжет от нестыковок (как Фумеро ушел от ответственности за убийство Нурии, которое на него повесил зловещий инспектор Ксавье Фумаро?).

Зачин хороший, да: кладбище забытых книг, каждая из которых существует в последнем экземпляре и больше не существует в ноосфере, потому что у нее нет читателей – и, если взять такую книгу, стать ее читателем, она что-то изменит в жизни. Мне нравится! Каждый, кто смотрел на стопки списанных из библиотеки изданий, мог подумать о чем-то таком: а вдруг, если спасти какую-нибудь методичку комсорга по ведению пропагандистской работы, то она ответит забытыми тайнами древних титанов, которые умели организовывать демонстрации на сто тысяч человек без мобильных телефонов и электронной почты.

Хорошая, в общем, идея – в традиции советского школьного литературоведения, которое любило выделять у авторов тему “поэта и поэзии”. Стивен Кинг тоже такое любит. Метафора автора, горящего на костре из собственных сочинений тоже очень ок, автор, превратившийся в своего же персонажа, автор, уничтожающий тексты.

Но все вместе такая ерунда получается. Я закончила книжку только потому что слушала ее в аудиоверсии, мне было то некогда забросить в телефон что-нибудь другое, то казалось, что история не безнадежная – и понравился чтец, прекрасный голос, который очень приятно слушать. Когда едешь по темным улицам, что-то такое есть от Серой Барселоны вокруг.

“Щегол” на русском

Если вам нужно почитать что-нибудь очень длинное и красивое (в литературном смысле), Corpus специально для вас выпускает русский перевод “Щегла” Донны Тартт. Это идеальное чтение для зимних каникул. Здесь опубликован мой недлинный отзыв на роман, а здесь хороший материал “Афиши” о том, как “Щегла” переводили и готовили к выпуску.

Правда, хорошая книжка. Такая, знаете ли, нелинейная, без фан-сервиса. И русский парень в конце всех спасает. В некотором роде.

Дьявол продает Сэлинджера

MySalingerYear

My Salinger Year by Joanna Rakoff

Девушка с литературными амбициями поступает на работу в литагентство ассистентом ледяной начальницы, которая едва замечает ее. Через год достигает явных успехов, но увольняется, чтобы начать писать серьезные вещи.

Третьестепенная книжка, одновременно эксплуатирующая кратковременную причастность автора к жизни загадочного идола американской литературы и структуру известного чик-лита, автор которого тоже выехала на своей не менее кратковременной причастности к жизни загадочного идола американского глянца.

Я даже не знала, что Сэлинджер был настолько культовой фигурой в США. Автор, конечно, могла преувеличивать, но эпизод, когда она говорит своим разбитным приятелем, что работает на агентство Сэлинджера, и они потрясенно замолкают, выглядит достаточно правдоподобно. Не знаю, кто из наших писателей мог бы так впечатлить и кому приходят мешки фан-почты. “Я работаю помощником литературного агента Пелевина” – ну, ок.

Бывает такое, что книжка или фильм, в общем, средние, но отдельные моменты в них звенят настоящей правдой. Как тот эпизод в очень проходной комедии, когда благополучный американский папа развлекает на пляже двух своих малышей и дочку мексиканской домработницы: “Дети! Я хочу смастерить одну красивую штуку и для этого мне нужны обкатанные морем стеклышки. Найдите мне их – за каждое маленькое стеклышко я вам дам по пятьдесят центов, за каждое большое – целый доллар!”. Его собственные дети нашли по стеклышку и забыли (как и ожидалось), а мексиканская девочка вернулась уже в темноте с двумя ведрами. Папа не знал, что восьмилетние дети бывают такими: “Эээээ, мнээээ, я должен посчитать, сколько это получится…”. Трудолюбивая мексиканская девочка, доброжелательно: “Мистер Н, не надо, я уже посчитала. Здесь на 628 долларов, 50 центов. Если этого вам мало, я еще соберу!”.

В “Сэллинджеровском годе” есть эпизод, когда девушка выбивается из сил отвечать поклоннникам стандартной формулой “спасибо… мистер Сэллинджер попросил не передавать ему никаких писем никогда… желаем… благодарим… всего вам доброго” и на особенно душераздирающие или эмоциональные послания начала отвечать от себя. Потому что все такие девушки немножко Амели. К концу книжки ей приходят ответы, наполненные справедливой яростью корреспондентов. Это хороший момент.

Другой эпизод, который наполнит всякого когда-либо снимавшего в Москве дешевое жилье тихим удовлетворением – это описание квартиры за пятьсот долларов в месяц. Покатый пол, кухню заменяет kitchenett без раковины, отопления нет вообще. Вот так вам, жители Нью-Йорка. В описанное время (конец девяностых) и даже позже, года до 2003, за указанную сумму в Москве можно было наслаждаться вполне нормальной квартирой.

Кроме того, в книжке присутствуют любящие родители героини. Мама дарит маленький респектабельный гардероб для старта деловой жизни, папа на старте выдает три конверта с счетами по кредиткам, которые родители дали ей на учебные расходы, и по студенческому кредиту, который героиня даже не оформляла, добрый папа подделал ее подпись на бумагах. Следующий визит девушка гадает, не выставят ли ей счет за детский садик и няню. Бонус – кошмарный бойфренд, очень литературный боксер-левак, пишущий роман, тронутые приятели, отсутствие секса в большом городе.

Можно не читать.

Я видал такую птицу, что теперь не спится мне

The Goldfinch by Donna Tartt

Я прочитала “Щегла” еще в прошлом году, но ничего не писала – этот блог еще не начался, а старый давно закончился. Сейчас, перед выходом русского перевода, вижу роман во всех списках “важных книг” и решила вспомнить, что там было.

Слабоуспевающий и недисциплинированный учащийся хорошей нью-йоркоской школы идет с мамой на неприятную беседу с директором. Мама героя была фотомоделью, мама изящна и мила, и легка на подъем, ее все любят, кроме противного отца героя, который успел скрыться из виду до начала повествования. Помните, у Набокова было в воспоминаниях “моя нежная и веселая мать…” – вот такая у Теодора была мама. У них выдается свободный час перед встречей в школе, мама предлагает зайти в музей, чтобы погибнуть там при взрыве бомбы, литературно-симметрично повторив судьбу художника Фабриуса, чье полотно “Щегол” станет на сотни и сотни листов “моей прелестью” Феди.

Дальше разворачивается длинная история, хорошо балансирующая между экозотическим и общечеловеческим – небо Невады, полное звезд, украинский друг героя Борис, их общая собака Попчик, странная неразделимая любовь, жизнь нью-йоркской знати, жизнь игрока-наркомана в Лас-Вегасе, жизнь в диккенсовской мастерской краснодеревщика (вряд ли Тартт вспоминала Чехова, но горбатый добрый мастер в этой истории – столяр, а Тео – немного Каштанка). В конце друг Борис всех спасает самым внезапным способом.

К финалу приторочена развернутая мораль:  все мы – как маленькие птички с цепочкой на тонкой ножке, поем, как можем, и иногда эта песня звучит столетиями. Ехидные критики сразу: “Точно, точно, но вот ваша песня, Донна Тартт замолкнет очень скоро, потому что никто и не вспомнит про такой простецкий роман уже через пару лет”.

Никто не знает, забудут ли этих жучков. Мне “Великий Гэтсби”, например, кажется чистым недоразумением, разве что описание угара ловко удалось, а вот же, классика. Сама по себе история хорошия, и сейчас, наступающей осенью, будет читаться совершенно замечательно. К щеглу теперь, наверное, очередь стоит, как к девушке с жемчужной сережкой. Я тоже хочу!

Fabritius-vink (1)

Треножник почини сам

The Martian: A Novel by Andy Weir

В своем жанре эта книжка выглядит замечательно преуспевающим динозавром, внезапно появившимся в жалких лесочках Подмосковья. Что нам говорит история развития научной фантастики как жанра: сначала авторы писали из пушки на Луну для демонстрации поразительных возможностей науки и техники. Описывали с восторгом устройство дюз, принципы гиперпространственных прыжков, парадоксы времени. “Трубопровод пневмопочты тихо выдохнул в приемную чашку патрон c посланием”, – так начинается любимая книга моего детства.

Потом фантастическое предположение стало литературным инструментом для сатиры, метафоры, социального конструирования и всего такого. Углубление в технические подробности (заведомо потешные, как пневмопочта и пистолеты на упругих тросиках) начали считаться вульгарными.

И вот появляется однозначный бестселлер, целиком состоящий из технических подробностей. Вся, вся книжка – повторение одного цикла: у астронавта на Марсе случается малосовместимая с жизнью проблема, он ее решает каким-нибудь хитрым способом. Пару раз что-то придумать удавалось НАСА, но, в основном, все делал сам марсианин. Как не помереть с голоду, дожидаясь прилета следующей экспедиции на марс, которая сможет его забрать? Выращивать картошку в смеси марсианского грунта и экскрементов! Тогда, пусть и на минимуме калорий, можно продержаться следующую тысячу дней. Как добыть дополнительную воду, чтобы поддерживать влажность почвы? Из ракетного топлива выделить водород и окислить его кислородом из генератора, при этом, не подорвавшись! Как наладить связь с Землей? Сделать бросок к старому марсоходу, привезти его и запустить передатчик. Вся книга состоит исключительно из повтора этой конструкции. Пылевая буря снизила прозрачность атмосферы, солнечные батареи не успевают заряжаться, и ровер не может двигаться к точке встречи!  Корабль и челнок встретятся, но пролетят друг мимо друга на скорости 42 м/с! Что делать? Жюль Верн на этом фоне – душевед калибра Льва Толстого.

Читается приятно. Знаешь, что не выйдут из-за кратера высокие и золотоглазые, астронавт, скорее всего, выживет, а интересно. Странная магия нового динозавра.

Отличная книга стиля начала-середины прошлого века. “Страна багровых туч” и “Магеланово облако”. Весь мир молится о спасении астронавта, АНБ помогает НАСА, китайцы – американцам. Печаль в том, что на этой картине реалистичного космического будущего от нас – только иронический мазок. Когда герой собирается запускать челнок, с которого снято все лишнее, он чувствует себя “хуже Юрия Гагарина, а уж советские космические корабли были смертельно-опасными ловушками”.

А король-то – голограмма

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конкистадор

Н.С. Гумилев

A Hologram for the King

Бизнесмен предпенсионного возраста выехал в Саудовскую Аравию, курировать заключение большой сделки – на кону контракт на ИТ-инфраструктуру инновационого города будущего, любимой игрушки старого короля. Комиссионные от сделки решили бы все проблемы героя, покрыли бы все долги, все потери от неудачного запуска велосипедного завода. Где велосипедный завод и где ИТ-инфраструктура супергорода? Так получилось. Герой – хороший продажник, знакомый героя работает в фирме-консалтере фирмы, которая хочет поставить технологии, и, самое главное, герой когда-то был знаком с племянником короля.  Автор что-то знает о мире большого IT.

Дальше начинается удивительно правдивое повествование. Группа оказывается в инновационном городе-призраке среди дюн. Им выделяют шатер с дохлым кондиционером и велят быть готовыми представить свой проект королю в любой момент – никто не знает, когда это будет. И вот они неделями сидят в шатре, ловят слабый вай-фай из близлежащего черного небоскреба, где работают подрядчики поудачливей, едят, что взяли с собой из отеля. Я думаю, что все, кто достаточно много занимался контрактацией, попадали в такой сюр. Однажды все догадываются, что, если он не позвонил через три дня, это не значит, что его похитили с целью выкупа, или молния выбила из руки телефон, уничтожив все контакты. Если потенциального подрядчика пускают не дальше приемной и вежливо просят подождать еще пару часов до следующей недели, контракта не будет.

Я у Дэйва Эггерса до этого читала The Circle – забавную, но несколько поверхностную страшилку. Одна девочка нанимается в суперконтору Circle, которая сразу, как Google, Facebook и Apple. То есть, полное счастье – продукты делают такие, что презентации бьют по просмотрам блокбастеры, зарплата ого-го, коллеги говорят: “ну все, теперь ты с нами, жизнь удалась”, медицинская страховка – во, и сразу на всю семью, кампус – как Диснейленд на стероидах. А потом выясняется то, что и не скрывалось никогда – нечто ужасное и неизбежное. Расклад похож на “голограмму” – и там, и там герой, у которого нет ничего, встречается с силой, у которой столько ресурсов, что уже не может быть других целей, кроме построения нового мира. В “Голограме” новый мир не принимает старого героя, в “Круге” принимает и переваривает, захватив для компании друзей и родственников.

 

Пятьдесят последних поцелуев

Под старость жизнь такая гадость

А.С. Пушкин. “Евгений Онегин”

Толстая старушка Мауд с провалами в памяти ищет свою исчезнувшую подругу Элизабет (подслеповатую старушку). Она знает, что случилось что-то плохое, вспоминает или замечает в своих многочисленных записках “Элизабет пропала”, начинает разбирать записки и пытать окружающих: “Что с Элизабет? Элизабет пропала”. Окружающие уклончивы. Мауд настойчива – она не помнит, съела ли свой бутерброд, но помнит, что Элизабет пропала, ходит к опустевшему дому подруги, ходит в полицию (четыре раза, каждый раз забывая предыдущий). Однажды она находит в благотворительном магазине рамку для фотографий – точно такую же, как была у Элизабет, с их общим снимком. Проявляет внезапную хитрость и выкапывает из стопки бумаг и ту самую фотографию, где они вдвоем. Элизабет действительно пропала.

В ревью книжка заявляется чуть ли не как детектив с сыщиком-маразматиком – как в запутанном кино Memento, где главный герой помнит только последние пять минут своей жизни, что не мешает ему довольно успешно расследовать убийство любимой жены. Все важные находки он татуировал, чтобы не забыть. Посмотрите, если не видели еще, интересно.

Героиня собирает из осколков памяти, навязчивых фраз и разгадку старой тайны из прошлого. Найденная крышечка от компактной пудры не просто так, копание в саду и вопрос “где лучше сажать тыкву?” не просто так. Я прочитала бесплатный сэмпл повести и задумалась, что беллетристика со слабыми героями, лишенными многих способностей, была бы увлекательней, чем приключения выдающихся героев. Чтобы составить конфликт, достойный нечеловечески ловкого, проницательного и удачливого белого ниндзя Фандорина, автор вынужден находить очень уж жесткие сюжетные пружины. К пятой серии логика и правдоподобие начинают основательно страдать – трудно наращивать масштаб супергеройства. Другое дело – слабаки, трусы, старики и тормоза. Только полумифическое желание среднего читателя (существует ли такое?) самоидентифицироваться с могучим маркизом Рокамболем мешает.”Загадочное ночное убийство собаки” не в счет.

Но это не то что бы детектив про миссис Марпл с проклятым склерозом. Основное в книжке – это исследование, что остается от человека, когда отнимается силы, дело, партнер, ответственность, планы, независимость, свобода, память. Что там в серединке-то? Автор еще очень молода, поэтому пишет о том, что видела у других людей (поэтому старушка у нее получилась бодрая, ничего не болит) (отчет от первого лица, что чувствует человек, у которого отказывает мозг, замечательно изложен в книжке My Stroke of Insight: A Brain Scientist’s Personal Journey, я когда-то писала о ней в ЖЖ). Но само упражнение полезное – подробно, на уровне повседневной жизни, вообразить себе, что это такое: вот ты взрослый человек, но все события расползаются, оперативную ситуацию можно восстановить разве что по ответам окружающих и своим же запискам, данные для которых почерпнуты из ответов окружающих и более старых записок. Никто не воспринимает всерьез, вроде бы и свободный человек, но страшно поражен в правах. Однажды приходишь в себя среди каких-то ящиков и выясняешь, что твой дом продан и ты переезжаешь. Как написал один рецензент на Амазоне, интересная книжка, кроме тех мест, когда хочется застрелиться, прежде чем дожить до такого.

Если быть более смиренным и хорошим человеком, то, скорее, стоит заботиться, чтобы, когда исчезнет вся сила и воля, осталась надежная поддерживающая инфраструктура и что-то очень доброе внутри. Чтобы с комфортом бредить о хорошем.

Евгений и Татьяна

Татьяна Ларина

Весной я прослушала “Евгения Онегина” в исполнении Стивена Фрая (здоровский, но малоизвестный проект Цифрового Октября, книжка находится в открытом доступе). Знакомый до состояния белого шума текст, рассказанный совсем другими словами, оказался таким интересным, что я решила послушать его в оригинале , чтобы узнать, наконец, какой смысл стоит за всеми этими с окрестных гор уже снега на красных лапках гусь тяжелый.

“Евгений Онегин”, на самом деле, странное явление. Обязательный к прочтению текст, который наполовину зашифрован культурными кодами и непонятными извне шутками. По роману нет ни одного выдающегося фильма (фильм-опера не в счет), в отличие от “Войны и мира”, экранизированной десять раз “Анны Карениной” и довольно удачного экранного Достоевского. Вроде бы и литературный идол, но в основе настолько маленькая история, что у всех объяснятелей возникает соблазн как-то нагнать масштаб за счет затейливых трактовок (отличился Непомнящий с теорией, что Татьяна – это исконная, допетровская Русь, а Онегин – европезированная Российская Империя). Некоторые пружины действия так устарели, что не срабатывают на современном читателе. В основе роман очень грустный, в первую очередь, не основным сюжетом, а историей третьего героя – Пушкина. Местами дико смешной, все эти “изверги сладострастные” и бодливые рога, а также

Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир (…)

Аудиоверсия романа занимает примерно пять часов – по моим меркам, это две поездки в Москву или несколько пробежек. Поэтому я послушала его в разных исполнениях, из которых самое прекрасное – Юрковского, самые ужасные – невыносимо жеманного Герасимова и чудовищный аудиоспектакль с Гафтом, Хабенским и Будилиной.

Я поняла, что во все предыдущие мои чтения я пропускала мимо сознания огромные куски, слишком уж гладко все написано. Верна старая шутка, что, когда с выражением декламируешь строки

17 30 48
140 10 01
126 138
140 3 501,

получается совершенно узнаваемый Пушкин.

Если же человека привязать ремнем к креслу, запереть в крошечной металлической коробочке и оставить так на два часа слушать декламацию, он так или иначе услышит много нового. Мне даже кажется, что я заметила несколько деталей, которые не упоминают классические комментарии. Скажем, в конце своей отповеди Онегин произносит: “Я вас люблю любовью брата, а может быть еще нежней” – эту фразу обычно объясняют тем, что он даже отказывая, оставляет для себя возможность вернуться. Но ведь это может быть скрытой цитатой из Гамлета – принц говорит у могилы Офелии, что любил ее, как сорок тысяч братьев любить не могут. Гамлет любил а Онегин так. В романе есть явная цитата из трагедии: слова Ленинского “мой бедный Йорик” на могиле отца Татьяны, в библиотеке Пушкина был перевод трагедии.

Или вот: мучимый хандрою, Онегин начинает читать “с похвальной целью себе присвоить ум чужой”, а Татьяна в любовной тоске читает романы, “себе присвоя чужой восторг, чужую грусть”. Еще: скорее всего, Татьяна не подписывает письмо (по тексту, “не напирает своей печати вырезной”) и просит няню наказать внуку не говорить, от кого оно. Онегин догадывается, кто признается ему в любви. Отсюда и начало отповеди “Вы мне писали. Не отпирайтесь, …”

Но главный слон, которого я, наконец-то разглядела, состоит в том, что все герои романа, включая расказчика, очень, очень, очень молоды. Когда я читала “Онегина” в школе, понятное дело, это была история из жизни абстрактных взрослых людей. Здесь же я не поленилась сопоставить предполагаемые даты по комментариям (в основном, Набокова) и сделать таймлайн. Поля этой рукописи слишком узки, чтобы вставить длинный таймлайн, поэтому смотрите по ссылке, это интересно. Главное, что становится ясно – это то, что “утратив жизни первый цвет” персонажи остаются юнцами даже по меркам девятнадцатого века.

Я всегда считала, что “Евгений Онегин” – это рассказ человека в летах о давно минувших днях. “Блажен, кто смолоду был молод”, “мои богини, что вы, где вы”, кхе-кхе, затянуло бурой тиной гладь хрустального пруда. Но нет же. Действие первой главы, в которой герой-рассказчик сдружился с Онегиным, происходит зимой 1820 года, в это время автору 21 год, Онегину – 25. То есть, это не мемуар, живой рассказ юноши о своем старшем (!) товарище. По возрасту Пушкин оказывается ближе к Ленскому и Татьяне, чем к Онегину. Начало работы над романом – Пушкину 24 года, конец работы – Пушкину 32, он только успел жениться. В финале истории равнодушной княгине 23 года. Я всегда думала, что ей там лет сорок пять должно быть, в малиновом берете, с послом испанским. А ей и до возраста Анны Карениной еще пять лет. Старому толстому князю, мужу Татьяны, тоже может быть около сорока (самые горячие комментаторы настаивают, что лет 35).

Поэтому аудиоверсии спектакля нелепы, хотя и хороши местами. Все чтецы – Гафт, Юрковский, Смоктуновский, Фрай, простите, старперы. В их исполнении на первый план выходит псевдокомическая сторона текста, и появляется несуществующая там надзидательность: они все рассказывают, какие люди в молодости дураки, не понимающие своего счастья. Чтецы говорят об Онегине сверху вниз, с высоты прожитых лет, хотя автор начинает рассказ о нем слегка даже снизу вверх, как о блестящем старшем знакомом, красавце, денди и дуэлянте, образцовом светском человеке. Одна из линий романа – это то, как расказчик разочаровывается в своем друге, перерастает его, хотя и продолжает любить. На строчке же “ужель мне скоро тридцать лет” в исполнении старца слушатель испытывает странное чувство. Рассуждения о ножках, исполненные слегка дребезжащими голосами, приобретают непушкинскую пошлость. И, да, ловчее всего всем чтецам удаются характерные старушки.

Пушкинский текст действительно хорош, без скидок на общие заслуги нашего всего. Он выдерживает вопросы, заданные без пиетета. Обычно встречаешь что-то странное в старых историях и думаешь: “странно, конечно, но видимо это у них, гой-еси добрых молодцев, принято так было, можно не обращать внимания”. Вопрос “почему Отелло не поговорил с Дездемоной по-хорошему” не имете смысла и ломает условное повествование. Это экскурсия для школьников, проходите. Наивные вопросы к “Евгению Онегину” имеют смысл и раскрывают новые фрагменты истории.

Например, как Пушкину-расказчику попало в руки письмо Татьяны к Онегину? Пушкин весьма логичен в сюжете, даты сверены по календарю – значит, если он пишет, что он до сих пор хранит письмо Татьяны, то у героя-рассказчика действительно есть это письмо или его копия. Тогда как письмо Онегина к Татьяне известно не герою-рассказчику, а всевидящему автору романа, который является отдельным существом. Ответ: по-видимому, Онегин встречается с Пушкиным-рассказчиком (но не Пушкиным-автором) в Одессе, где описывает свои похождения, в том числе, историю с уездной дворяночкой, и показывает письмо. Это важный эпизод, который полностью разрешает вопрос, что чувствует Онегин к Татьяне в финале романа.

Почему Ленский вызывает Онегина на дуэль? До эпизода на именинах Ленский только отмалчивался в ответ на обидные выходки Онегина. Ответ – в таймлайне. Бал в честь именин Татьяны происходит буквально за несколько дней до несостоявшейся свадьбы Ольги и Ленского, поэтому поведение Онегина действительно оскорбительно. Почему Онегин не стреляет в воздух, хотя ему совсем не хочется убивать младшего товарища? Потому что в этом случае дуэль была бы признана недействительной, и, скорее всего, опытный дуэлянт Онегин метил в ногу, но попал в грудь – дуэльные пистолеты часто давали подобную ошибку.

Что имеет ввиду Татьяна, когда повторяет слова о гибели из-за любви к Онегину: в письме и после бала на своих именинах, когда решает “погибну (…) но гибель от него любезна”? Предполагала ли она вступить в греховную связь с Онегиным?  Крайне сомнительно. Татьяна – не Наташа Ростова, которая была готова уехать на санях с Анатолем Курагиным. У  Непомнящего есть завиральная, на мой взгляд, версия что смерть Ленского – это искупительная жертва, ценой которой спасается чистота Татьяны, но мне ближе трактовка Лотмана, он замечательно показывает, что Татьяна, фактически, разыгрывает сцены из своих романов (в основном, в воображении). Ее письмо, по большей части, составлено из цитат и отсылок к текстам, хорошо знакомым всем читателям, на которых ориентировался автор. В этом и состоит игра Пушкина: сначала через сцены с Татьяной он конструирует “романную” реальность, в которой герои должны поступать определенным образом – дарить безумным счастьем или губить, умирать от любви, бросаться в пропасти и все такое, у читателя складывается ощущение, что он понимает закономерности истории и знает, чего ожидать от ее развития, но Онегин вдруг ведет себя, как обычный живой человек, а не Ловлас, и это создает приятный (в литературном смысле) сюрприз. В финале герои меняются местами: Онегин хочет любви Татьяны из-за совершенно умственных, им же выдуманных причин, Татьяна же поступает по-человечески, а не как героиня романа.

Весь “Евгений Онегин” так замечательно устроен, что в нем много простой человеческой правды и много замечательно сделанной литературы. Все эти симметрии вроде медведя из сна Татьяны, который называет Онегина своим кумом, и настоящего толстого генерала, родственника Онегина, мужа Татьяны; ручья, который течет через все три имения и собирает на своих берегах место отповеди, место дуэли, могилу Ленского, в этом же ручье купается Онегин в чудесное лето до всех этих неприятных событий, и через этот же ручей во сне медведь переводит Татьяну. Можно долго собирать детали, романа хватает на то, чтобы собирание не становилось выдумыванием, а в основе истории – правда, правда. Грустная – про разочарование в людях, неизбежность одиночества, исчерпание простых радостей, но правда.