Береги платье снову, а честь смолоду

A Little LifeМаленькая жизнь

A Little Life, Маленькая жизнь

“Маленькая жизнь” – это большой, философский роман, который в нашей культуре стоит воспринимать как продолжение традиции Достоевского. В том смысле, что для автора важно не рассказать историю или живописать характеры, не отразить важную социальную проблему, не стать голосом поколения, а познать – через литературные средства – одну из тайн бытия.

Условность места и времени действия, характеров и ситуаций отсюда. Янагихара, пусть не врут авторы аннотаций про “Четверо друзей пытаются добиться успеха в Нью-Йорке”, создает свой виртуальный мир только как верстак для мысли.

Это очень важно понимать. Есть книжки, которые нужны, чтобы думать о жизни как она есть, об отношениях, о закономерностях и черных лебедях, чтобы любоваться героями и примерять их поступки и мысли на себя. “Анна Каренина”, например, Толстой и рад бы туда побольше философии закачать, но все равно это про то, как Левин с физическим наслаждением косит луг, потому что это так приятно, хотя и бессмысленно с точки зрения налаживания образцового хозяйства, и в этом есть правдивая правда настоящей жизни. Кто пытается в этой традиции писать, тот должен писать правду, правду, правду, чтобы каждая читательница могла сказать: “Да, так бывает”, на эпизоде, где Вронский приходит с Анне на перроне по дороге в Петербург, и через снежинки в свете фонаря говорит то, что он говорит, а она знает, что от этой влюбленности офицера будет много мороки и печалей потом, но все равно радуется.

И есть другая совсем игра, когда человек хочет рассказать о чем-то, что относится к базовой аксиоматике, к самым простым и мощным идеям, но это нельзя говорить прямо, потому что по-дурацки получится, и приходится делать кукольный театр, чтобы как-то по ролям это разыграть. Получается, например, “Книга странных новых вещей” – не самый великий роман, но тоже попытка объяснить, что человек никогда не может быть понятым, а, если ему кажется, что его поняли, и он понял, то он ошибается.

Поэтому не надо пенять на стерильную условность книги. Да, не бывает на свете таких ангелоподобных, терпеливых и бесконечно добродетельных людей как Виллиам или Гарольд. Да, основа сюжета выглядит неправдоподобно: как вообще так могло получиться, что монахи-педофилы воспитывали найденного младенца у себя в монастыре, при этом, никак не скрывая от внешнего мира его наличие.  Камон, этого просто не может быть, если ребенок остался без опекунов, он попадает в систему социальной помощи. Никто не может просто так взять себе младенца с помойки. А потом что они собирались со своим воспитанником сделать – убить и закопать? Дело-то тянет на много-много лет в тюрьме. И, если брата Люка и доктора Тейлора арестовали, то про дальнейшую судьбу монахов ничего неизвестно, как и о том, были ли наказаны сотрудники приюта. Почему, когда в клинику попадает избитый до полусмерти шваброй (уродливые шрамы на всю жизнь) подросток из приюта, не начинается расследование? Там много такого, концы с концами не сходится.

Дело не в сюжете, а в решении автором большой загадки: может ли предельное добро победить предельное зло? Как уже все знают, автор первые пятнадцать лет жизни подвергает своего героя самым чистым проявлениям зла, которые может придумать. Все и сразу, бездна жестокости, предательств, лжи и страданий. Зато следующие тридцать пять лет Джуд получает космическую меру любви и света. Успех, деньги, признание. Три человека буквально посвящают ему свою жизнь, множество преданных друзей носятся с ним годами и десятилетиями. Многие говорят: не бывает такой невероятной дружбы, совсем далеко от правды жизни. Но Янагихаре не нужно “как в жизни”, для нее важно было сначала устроить парад абсолютного зла, чтобы потом проверить, что с этим может сделать не менее экстремальное добро.

Мне по мере слушания книжки постоянно вспоминался Солярис или Westworld: положительные персонажи появляются готовенькими, с уже заложенными установками (люби Джуда. Люби Джуда, кому сказали), если что – их перезагружают. Весь роман – это умственный театр теней.

Янагихара смотрит на эти качели зла и добра, заставляя смотреть нас. Что победит в пределе? Авторский талант и значение романа в том, что смотреть на эту главную борьбу интересно, хороший сюжет (с фабулой-то сразу все понятно). Джуд получает новую порцию концентрированного хорошего, и тут же в нем проступает еще одна рана, которая все поглощает. Травма сама воспроизводит себя в самых разных формах – саморазрушение, отношения с абьюзером во взрослом возрасте. Хорошее требует постоянного напряжения сил. В итоге добро перекрывает зло, но зло – это статика, зло оставляет свои следы навсегда, а добро – движение, поэтому оно побеждает, только пока длится. Добро означает носить воду решетом, что вполне возможно, но всегда временно. За какой стороной силы осталась победа, неизвестно. Пусть будет загадка.

Крайне удачная придумка Янагихары состоит в намеренно создаваемой ей иллюзии, что Джуд хороший и милый, раз его все так любят, но, если вдуматься, автор ловко маскирует под видом зайчика, которому перерезало ножки, сильно покалеченного волка. Вот это очень здорово сделано, на мой взгляд, потому что есть здесь и скрытый поворот сюжета, и перпендикулярность толстой традиции литературы о сиротках. Джуд – представитель самого опасного вида городских хищников, корпоративный юрист, и в конце карьеры он дослуживается до предстедателя совета директоров, что требует совершенно волчьих качеств. Все отмечают, что в зале суда он – холодный и беспощадный, страшный. В горе Джуд мстительный: разоряет иском водителя, совершившего роковую ошибку, зная, что у него семья и больной ребенок, засудил всех, кого мог засудить. Обидчикам из детства и любовнику-садисту Джуд не пытается мстить, потому что слишком боится огласки, а так-то не знает пощады. Даже блестящий и жестокий Келеб нужен не только, чтобы показать, как Джуд ненавидит и наказывает себя. При первой встрече очевидный социопат Келеб видит в Джуде (тот все время сидит, и его увечья незаметны) равного себе – сильного, злого, веселого. Келеб притягивается к красавцу-юристу с недоброй славой, и только потом понимает, что тот еще и инвалид, ужасно огорчается, поскольку признание равенства отменить не может, и вынужден потом отделываться от своих демонов и страха перед немощью. Джуд часто задумывается, кем бы он мог быть, если бы имел нормальное детство – ну Келебом бы он и стал. Не факт, что избивал бы инвалидов, а в остальном – да.

 

Такая история. Проблема романа состоит в том, что он холодный и рассудочный, а многие воспринимают его эмоционально, принимая необходимые для конструкции описания зла за то, чему нужно сопереживать. Я думаю, что в наши дни рисовать зло через причинение мучений ребенка – дешевый и гнусный трюк, недостойный большого писателя. Взрослые тоже страдают, и их тоже впоне себе плохо насиловать и калечить, вот бы и сосредоточилась на совершеннолетнем Джуде.

Роману бы это нисколько не повредило. Тем более, что почти все издевательства над Джудом достаточно опереточные, особенно идея заменить хрестоматийного священника-педофила целым монастырем педофилов, это уже почти пародия. Во всех печальных флешбеках героя есть одна только линия, в которой чувствуется трагическая правда – это сцены между Джудом и братом Люком в мотелях, где беглый монах обещает мальчику, что вот-вот, и они уже накопят денег на домик в лесу, можно будет перестать принимать клиентов в мотелях и зажить. Остально искусственно, а это душераздирающе. Вероятно еще и потому, что связано с личным опытом автора (я не про насилие) – она в детстве с родителями много-много ездила по стране, и вполне хлебнула бесконечных мотелей с их анонимностью, слегка прикрытым убожеством и следами чужих жизней. А однажды на прогулке она с другом заблудились и устали, встретили в лесу мальчика, который пригласил их выпить стакан воды в хижине в лесу – там оказался еще и взрослый мужчина, про которого как-то быстро стало понятно, что он вовсе не отец. К чести автора, нужно сказать, что она вызвала полицию, как только выбралась из леса. Который раз убеждаюсь – если уж Толстой прекрасней всего там, где писал правду из жизни, то остальным тем более показано.