Воины блеска

Чтобы разнообразить длинное и запутанное слушание про войну роз (Плантагенеты не отпускают) купила новую лекцию Быкова “Забытая война” – о военных поэтах.

Это отличная лекция для таких как я – людей, у которых военная поэзия – это плакат и отвратительные сопливые сочинения, которые надо было как-то писать. Попыталась подобрать картинку к посту, и то не получилось, все варианты кажутся пошлостью. Не сами фотографии плохи, конечно, а их эксплуатация. Стыдно за школьную писанину двадцатилетней давности, стыдно, что стыдно, в итоге многие важные вещи оказываются недоступными. Я недавно прикинула: Афганистан, Чечня, Грузия, Украина, Сирия – мы рутинно живем в воюющей стране. Поэтому мы точно не можем отказываться от огромной работы, которую за нас сделали воевавшие поэты.

Быков, с присущей ему доброте к героям,  говорит о том, что советская военная поэзия – это голос воинов не света, потому что воинов света не бывает, но воинов блеска: готовых умереть, перешедших границу мира. Самураев. Когда думаешь о дважды забытых поэтах с этой точки зрения, то мишура землянок-печурок отступает и видишь то, что должно видеть. По точному быковскому же замечанию у многих из них много от Гумилева, без прямой цитаты, но с интонацией “та страна, что могла быть раем, стала логовищем огня. Мы четвертый день отступаем, мы не ели четыре дня” и “я учу их, как не бояться, как не бояться и делать, что надо”, которое – магией большой поэзии – оказывается уместным.

Отдельная линия – о том, что “после Освенцима поэзия невозможна” – непонятно, как рефлектировать настолько нечеловеческий общий опыт. Не думаю, впрочем, что для воевавших поэтов другого времени, того же Гумилева, людей, которые сочиняли Иллиаду, кошмар конкретики войны был другим.

Но мысль универсальная: как получается, что есть вот Пушкин, гармония и, как говорил Андрий в довольно плохом фильме “Тарас Бульба”, римское право, и есть безумные события, которые мы (на наше дурацкое счастье) видим в репортажах. Быков читает стихи, которые как раз об этом, хотя и в довольно сложном ряду (кстати, что еще Быков здорово делает, так это читает стихи с энергией и весельем, вот это вот: “А хорошо бы снова на войну”, без задушевности. Ненавижу задушевность):

Возле разбитого вокзала
Нещадно радио орало
Вороньим голосом. Но вдруг,
К нему прислушавшись, я понял,
Что все его слова я помнил.
Читали Пушкина.
Вокруг
Сновали бабы и солдаты,
Шел торг военный, небогатый,
И вшивый клокотал майдан.
Гремели на путях составы.
“Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман”.
Мы это изучали в школе
И строки позабыли вскоре –
Во времена боев и ран.
Броски, атаки, переправы…
“Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман”.
С двумя девчонками шальными
Я познакомился. И с ними
Готов был завести роман.
Смеялись юные шалавы…
“Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман”.
Вдали сиял пейзаж вечерний.
На ветлах гнезда в виде терний.
Я обнимал девичий стан.
Ее слова были лукавы.
“Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман”.
И вдруг бомбежка. Мессершмитты.
Мы бросились в кювет. Убиты
Фугаской грязный мальчуган
И старец, грозный, величавый.
“Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман”.
Я был живой. Девчонки тоже.
Туманно было, но погоже.
Вокзал взрывался, как вулкан.
И дымы поднялись, курчавы.
“Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман”.

Давид Самойлов.

“Такие строки не умрут. Их вещий смысл постиг теперь я: во глубине сибирских руд храните гордое терпенье. Во глубине, в углу, в себе, в Сибири, в сером серебре своих висков, во льдах, в граните – к своей земле, к своей судьбе терпенье долгое храните.
Не зло, не горечь, не печаль – они пройдут угрюмой тенью. Пред нами – дней грядущих даль. Храните трудное терпенье. Пусть ночью – нары, днем – кирка, и пусть сердца легкоранимы, пусть наша правда далека – терпенье гордое храним мы. Оно нам силой станет тут, спасет от мрака отупенья. Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье”

Юрий Грунин.

Интересно, что у Самолова же есть еще одно стихотворение про ту же буквальность – “Старик Державин”, в котором Державину некому передать свою лиру, потому что эта лира не годится для нового мира.

И последнее, хоть и слегка странная параллель – собака и последний край сознания.

Шубин: хоть псину приласкать бы, да где ее найдешь.

Бунин: что ж, камин затоплю, буду пить, хорошо бы собаку купить.

И Толстой в “Анне Карениной”: и собака вам ваша не поможет.